Помните, как паучиха Шарлотта вплетала в свою замечательную паутину хвалебные слова – так, чтобы поросенка Уилбура, ее юного протеже, хвост крючком, признали слишком ценным для бесславной участи быть поджаренным и поданным целиком на блюде? В случае Морин, вместо того чтобы получать такие комплименты, как «чудо что за девочка», «великолепная», «блестящая» (вспомните, какими эпитетами наделяют Уилбура), она скорее получит ярлыки «слишком чувствительной», «плохо приспособленной» и «тревожной». И достопочтенные, и бесславные истории пользуются тем, что время часто достраивает реальность, вплетая свободные концы происходящего в искусно сотканное, практически фабричное полотно прошлого. Разница в том, что у проблем ткань истории не столько фабричная, сколько сфабрикованная, подделанная. Все, что нужно для подделки, – выстроенная в нужном порядке цепь событий (немного паучьего шелка) и суконный, наполненный расхожими стереотипами язык рассказчика.

С помощью историй мы путешествуем во времени. Наша цель в этой экспедиции состоит не в том, чтобы откопать бесценные реликвии прошлого (например, «расскажите мне о своем детстве») или, используя силу оракула, подтвердить уже предрешенное будущее. Скорее нам нужно обнаружить спорные территории, на которых идет борьба. Там нас ждет богатый ассортимент разнообразия сюжетных моментов, среди которых можно выбирать резко противоположные. Так ткачи используют в своем плетении контрастные нити. Иначе, когда мы сокращаем множество возможностей до единого паттерна так, будто других вариантов и альтернативных точек зрения не существует, жизнь становится однотонной, ограниченной, в прошлом и будущем не остается других возможностей (Morson, 1994). Рассказ о том, как Тревога испытывала Морин, но девочка одержала над ней верх, выступая и от лица сестры, и от своего собственного, расширяет наш взгляд на вещи, формирует образ двух противоборствующих сторон: храброй девятилетней девочки и ее достойного противника. Теперь мы можем отделить цели проблемы от целей девочки.

Мы можем задать такие вопросы, которые будут фокусироваться на двух сюжетных линиях:

• Какие у Тревоги самые любимые воспоминания из твоего прошлого?

• О каких случаях из твоего прошлого Тревога хотела бы заставить тебя забыть, хотя их важно помнить?

И вопросы, которые помогут выявить два возможных варианта будущего:

• Если бы Тревога навязала тебе свою волю, какое будущее она бы тебе уготовила?

• Если твое будущее основывается на твоих мечтах, а не на кошмарных представлениях Тревоги, каким оно может быть?

Многие говорят, что лучшее средство от преследования прошлого и предопределенности будущего – жить в моменте, однако нарратив как форма повествования заставляет нас задержаться в настоящем лишь настолько, насколько это нужно для того, чтобы сделать шаг назад, а затем шаг вперед. Истории зависят от количества времени, причем сильно. Как напоминают нам специалисты в области психологии развития Элинор Окс и Линда Кэппс, «структура, которая позволяет нам отличить один нарратив от другого, – это хронология» (Ochs & Capps, 2001, p. 18). История «уплотняется» (Geertz, 1973; White, 1997), когда мы оглядываемся на свое прошлое, по пути выбирая воспоминания определенного рода. Это особая коллекция воспоминаний, которая может пролить свет на, казалось бы, предопределенное будущее с обещанием прекрасного урожая – или неурожая (Freedman & Combs, 1996).

Хильда Линдеманн Нельсон указывает на то, как нам важно вести повествование о времени и его последствиях от первого лица: «Эти истории обращены в прошлое, они составляют мое понимание того, кем я была по отношению к ним, но в то же время эти обращенные в прошлое истории формируют мое поле действий, в котором я могу выстраивать истории, обращенные в будущее, и они будут направлять мои будущие отношения с ними» (