Родион стиснул зубы – ишь, как не повезло его… его… аватару, что ли? Или – брату? Ну, надо же – гангрена! После перелома? С чего? Неужели, перелом-то открытый был да занесли какую-нибудь заразу? Жаль, жаль…

Радомир вовсе не желал аватару ничего плохого, все же собираясь жить с ним параллельно, нигде специально не пересекаясь. Трудно, конечно, придется без старых друзей, но коли уж на то пошло – со временем появятся новые. Тем более – Хильда сейчас с ним. Хильда… Кстати, где она?

Молодой человек поискал глазами супругу… И не нашел. Не было ее ни под березкою, ни вообще где-то рядом… Может, в сквер возле здания станичной администрации пошла? Во-он, сквер-то, недалече… и народу там толпится порядочно. Представление, что ли, какое? Или случилось что?

Рад поспешно зашагал к скверику, уже понимая, что случилось нечто плохое, и лишь надеялся, что не с Хильдой.

– Доктора, доктора вызывайте, – подходя, услыхал молодой человек.

– Да позвонили уже Юрию Всеволодычу… Сказал – сейчас приедет.

Родион быстро схватил за локоть пробегавшего мимо парня:

– Эй, пацан. Что тут случилось-то?

– Девчонке какой-то плохо стало. Наверное, солнцем голову напекло. Бывает.

– Что-о?

– Во-он она на скамейке лежит… в драных шортах.

Расталкивая плечом столпившийся любопытный народ, молодой человек пробился к скамейке и ахнул:

– Хильда! Родная…

Глянул на бледную, лежавшую с закрытыми глазами, жену… и тут же ощутил удар! Словно бы кто-то треснул обухом по затылку. В глазах потемнело, и ноги вдруг стали ватными, так, что и не удержишься, не устоишь. Молодой человек и не устоял – потеряв сознание, повалился прямо на разбитую рядом клумбу.

Жрец Влекумер, худой, узкобородый, с крючковатым носом, хищно осклабясь и подпрыгивая, изо всех сил колотил в бубен. На шее его билось, словно живое, ожерелье из высушенных змеиных голов, руки покраснели от крови только что принесенного в жертву козла, голова которого красовалась здесь же – у корней старого дуба. И там же, рядом с мертвой козлиной головой, вытянувшись, недвижно лежала Хильда. Бледная, как сама смерть, в длинной белой тунике… словно в саване.

– Чур, меня, чур! – прыгая, потрясал бубном навий. Грязные космы его, растрепавшись, бились за спиной, подобно крыльям падальщика грифа.

– Чур, меня, чур! О Сварог, Сварог венценосный! О Мокошь – мать сыра земля. Прими к себе всех, прими, прими!

Рад вздрогнул, внезапно увидев рядом с Хильдой… себя самого… даже двух! И оба лежали мертвее мертвого. Один – с бородкой и длинными волосами, в роскошной тунике, с мечом на богато украшенной перевязи – князь! Другой – совсем еще юноша с укутанной гипсом ногой.

Во, дела-то! И смешно, и страшно. Как в старом фильме получается – «чем больше сдадим, тем лучше».

– Смерть! Сме-е-ерть! – изогнувшись, вдруг взвыл Влекумер, отбросил бубен, обернулся к Раду… не к лежащему, нет… к тому – кто стоял, кто подошел только что.

Змеиные головы на жилистой шее жреца затрещали, ударившись друг о друга.

– Мать сыра земля, Мокошь, ждет вас! – погрозив пальцем, спокойно, без всякого надрыва, произнес навий. – Скоро вы все умрете, все.

Сказал словно бы между прочим. Так вот, предупредил и все. И повернулся, ушел, вновь запрыгал у дуба.

Правда, чуть погодя, обернулся, видно решил пояснить кое-что. Промолвил вот так же просто, совершенно без эмоций, как если бы ставил диагноз опытный врач:

– Все умрете. И ты, Радомир-княже, и жена твоя готка… И тот, кем ты раньше был.

Сказал – и исчез, растворился в воздухе. А те трое – Радомир, Родион, Хильда – так и остались лежать у могучих корней… И почва под ними вдруг разверзлась, и потянулась к телам огромная когтепалая лапа. Мокошь! Мать сыра земля.