В общем, надо было ехать в Москву, решать вопрос с радистом. И не только с ним: группу надо было пополнять. На этот счет у Зорге был кое-кто на примете. В общем, в Москву! Тем более оттуда поступила свежая весть: Берзина переводили на новую должность, он теперь будет находиться недалеко от Японии, во Владивостоке или в Хабаровске: Ян Карлович стал заместителем командующего Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Командующим же был легендарный Блюхер.

На место Берзина пришел Семен Петрович Урицкий. Большевик. Воевал в Первую мировую, воевал в Гражданскую, награжден двумя орденами Красного Знамени. В петлицах у него, как и у Берзина, три ромба – комкор. Отлично знает языки: немецкий, французский, польский. Командовал дивизией, корпусом, Московской пехотной школой. В разведку пришел из Автобронетанкового управления Красной армии, где занимал приметную должность – был заместителем начальника управления. С разведкой знаком не понаслышке: несколько лет провел за рубежом на нелегальной работе.

Все это – на слуху, известно было всем, кто работал в Четвертом управлении РККА, а вот что таилось за внешней оболочкой Урицкого, за рисунком, предстояло понять каждому в отдельности. В том числе и Зорге.

В общем, надо было ехать в Москву и по этой причине.

Кстати, свой билет члена ВКП(б) Рихард получал в Хамовническом райкоме партии Москвы в ту пору, когда Урицкий был членом бюро райкома. Вот так!

Пятым членом группы Рихарда Зорге стал талантливый художник Иотоку Мияги. Родился Мияги на юге японских островов, на Окинаве – месте загадочном, о которое вдребезги разбиваются свирепые морские ветры, – ни один не уцелевает, с туманным тропическим климатом и людьми, чей язык, считающийся японским, очень мало похож на распространенный японский.

Дед Иотоку Мияги был пахарем, отец – тоже, оба умели выращивать рис, пшеницу, сою, овощи, работали по двадцать четыре часа в сутки; если бы в сутках было двадцать восемь часов – работали бы по двадцать восемь… Раньше жизнь на Окинаве была сытной, хлеба хватало всем, и мяса все имели вдосталь, но вот из Токио стали все чаще и чаще наведываться незваные гости (их Мияги потом охарактеризовал так: «Доктора, юристы, дельцы и отставные военные, очень скоро превратившиеся в алчных ростовщиков»), они-то и загнали окинавских крестьян в нищету.

Сытое прошлое теперь только вспоминалось. Отец Иотоку Мияги снялся с насиженного места и уехал в Америку, надеясь заработать там немного денег. Через некоторое время Мияги-сын отправился к отцу: у него открылся туберкулез, который вылечить на Окинаве оказалось невозможно.

В Штатах Иотоку и здоровье себе поправил, и английский язык выучил. Однажды, находясь на ферме, где работал отец, он нарисовал портрет деда. Карандашом, по памяти. Отец, увидев портрет, даже рот открыл от удивления:

– Ба-ба-ба! – Больше ничего не смог сказать.

Сын нарисовал еще несколько портретов: бабушки, матери, отца – лица людей, которые когда-либо встречались ему, он запоминал навсегда. Портреты увидел фермер, давший работу Иотоку Мияги, восхищенно поцокал языком.

– Це-це-це! А если я тебе закажу портрет своей жены – сможешь нарисовать?

– Смогу.

Мияги сделал два портрета: один карандашный, второй – маслом. Фермер вновь восхищенно поцокал языком.

– Из тебя, парень, выйдет толк. – Он похлопал Иотоку рукой по плечу.

– Толк выйдет, а бестолочь останется, – грустно улыбнулся Мияги. – Вот сделать бы так, чтобы за это платили хотя бы небольшие деньги – очень хорошо было бы. Я бы хотя б немного помог отцу… А так. – Он развел руки в стороны и вздохнул озабоченно.