Что бы означал вызов к Дирксену? Внутри у Зорге возникла и тут же угасла тревога: проколоться Рамзай не мог, это было исключено совершенно. Может, что-то засекла полиция «кемпетай»? И это вряд ли. Может, послу чем-то не понравились материалы, под которыми стояла фамилия Зорге? Тут уж ничего не поделаешь… Вкусы посла Дирксена Рихард Зорге, к сожалению, не знал.

Что же произошло? Может, всплыло что-то из его прошлого, и Берлин потребовал от посла, чтобы тот немедленно выслал Рихарда из Токио в Германию? Зорге усмехнулся недобро – в таком разе не позавидуешь ни послу, ни ему самому.

Ладно… Для начала надо встретиться с Дирксеном, узнать, чем заинтересовала высокого дипломата личность скромного корреспондента «Франкфуртер цайтунг», а уж потом делать выводы.

Дирксен находился в кабинете один. Увидев Зорге, поздоровался и тут же сделал успокаивающий жест рукой:

– Пусть вас не удивляет этот вызов, доктор Зорге. Я решил пригласить к себе по одному всех немецких корреспондентов, аккредитованных в Токио, – хочу переговорить с ними… Что же касается вас, доктор Зорге, то мне нравится, как вы пишете, как вообще преподносите свои материалы, нравится ваш аналитический ум – вы не уклоняетесь от самого трудного, что есть в вашей профессии, – от анализа и выводов, вы очень точно определили себе главного противника – большевизм.

На лице Зорге не дрогнул ни один мускул.

– Советский Союз – это колосс на глиняных ногах, ноги мы ему подрубим, и завалится эта туша за милую душу, только осколки по земле покатятся. Япония в этой борьбе – наш верный союзник. Фюрер призывает рассказывать о союзниках умную правду, и тут, доктор Зорге, я очень рассчитываю на ваше талантливое перо.

Зорге не выдержал, поклонился. С Дирксеном все было понятно. Понятно, почему оставили в дырявом хозяйстве Министерства иностранных дел рейха.

– Что же касается Советского Союза, то мы совместными усилиями раскромсаем этот жирный пирог, – сказал в заключение Дирксен, небрежно вскинул руку: – Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – ответно произнес Зорге и также вскинул руку. Аудиенция была окончена.

Вышел из здания посольства Зорге в неком смятении. То, что Дирксен вызвал его первым из всех немецких корреспондентов, – это хорошо, это плюс на будущее, но то, что он услышал от посла о Японии, – это плохо. Ясно, что Германия стремится создать ось Берлин – Токио и объединить силы в один кулак… Это надо было немедленно передать в «Мюнхен»: в Москве Рихард уже слышал от Берзина такие предположения.

Но то были лишь предположения, сейчас они становятся явью.

Мир, похоже, начинает окончательно катиться под откос. Любая война, даже малая, может перевернуть земной шарик вверх ногами, и он, шарик этот, казавшийся таким огромным, тяжелым, незыблемым, на деле весит не больше пустого куриного яйца: ткни в него пальцем – рассыпется на обычные невесомые скорлупки.

Ночью в Центр ушло сообщение, подписанное коротким выразительным псевдонимом «Рамзай».

Работать с Бернхардом становилось все труднее – его громоздкий передатчик, который надо было возить на грузовике, часто ломался, заниматься починкой радист не любил, негодовал, хныкал. Зорге только морщился, глядя на Бернхарда, но не произносил ни единого упрека. Лишь вспоминал Макса Клаузена. Тот был полной противоположностью Бернхарду – всегда сам искал работу, у Бернхарда было все наоборот: работа искала его.

Жаловаться в Москву не хотелось, Зорге вообще не любил жаловаться, считал это доносительством, не признавал также ни заявлений, ни бумажных просьб, прочей словесной ерундистики, а с другой стороны, ведь и его терпению когда-нибудь придет конец: один сорванный сеанс Центр еще проглотит, и второй сорванный сеанс проглотит, – но уже с трудом, – а вот после третьего сорванного сеанса связи придется подставлять спину для наказания.