смеялся – попробуй сама, как ходят безногие,
я мир из фу-фу строю снова, всё из голубого,
ты мне будешь должна! С полпути, на пороге,
он сгреб меня, мокрой заплаканной курицей
бросив в окно – ты там глянь, не пора ли
пробовать воздух, что в чреве моем
стал стоном, смехом, всхлипом и крыльями?
3
Не слышала ничего, что щемило бы круче
одинокого насвистывания в ночной тиши –
словно зов, не верящий в отзыв, как простая
такая весть – эй, слышишь, я здесь,
я тот, кто свистит, сам-с-усам, у меня есть
свирелька, свистулька, меня не увидишь,
не потрогаешь, не пожалеешь, я сам, ничего
мне ни дашь, ни возьмешь, вот сердце только
попридержи, я ножонкой сучу, по камушкам-
мушкам стучу, на макушке шапчонка, ау,
зову – не отзывайтесь, в осторожных кустах
придорожных возня – такова моя песенка,
есть я – нет меня, ух ты, сам себе сирота
я и матушка, вот не грусти только, я
крестный отец слепому туману, лодкам
в черных бухтах и каждому слову,
что пишешь на белых своих листах.

Беседы в изоляторе II

– Женщины, кому на прогулку – приготовиться через пять минут!

– Идешь гулять? Пошли – погода хорошая!

– Сигареты возьми.

– Сколько в камере? Пять? Сколько на прогулку – две? На проход. С собой ничего не брать. Стоять. Идем. Не разговаривать. Стоять. Не разговаривать, я сказала. Третий бокс. Предупреждаю.

– Да знаем мы, знаем…

– Опять физкультурой займешься? Не надоело?

– Двигаться – хорошо.

– А в чем кайф – пурзаться, как пес на цепи в этой клетке. Хорошо, скамеечку поставили.

– Повернись-ка! Если нечем заняться, подержи за щиколотки.

– Пресс станешь качать?

– Нет, blin, в гляделки с тобой играть. Ты бы поменьше нудила и ныла, а попробовала бы сама подвигаться. Тебе сколько лет?

– Ну, сорок пять.

– А выглядишь на все пятьдесят пять.

– Ну, ты даешь – брось… что, вот так хреново?

– Ну, типа – смотри сама, какой у тебя рост? – метр шестьдесят шесть, чутка больше?

– Метр шестьдесят восемь.

– А вес? Под центнер уже, а?

– Восемьдесят семь…

– Значит, как минимум, двадцать кило лишних. Все твои. А тебя все к скамеечке тянет… Двигаться нужно, а то от здешних каш и от хлеба raznosit, как сена копну, если не собраться. У тебя времени – море, так делай что-нибудь для себя, хотя бы выгляди как человек; когда выйдешь – уже плюс.

– Легко тебе говорить – ты молодая…

– А такое слыхала: человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, ну, в таком духе, и – знаешь – что-то в этом есть. Пока сама себя не начнешь любить, другие не полюбят.

– В смысле?

– А, пустое. Двигайся давай, и всё. Для начала оторви свою задницу от чертовой скамейки и погуляй. А то мышцы атрофируются.


– Слушай, а как там на самом деле – на зоне?

– Уж точно не паскудней, чем здесь. Там хоть целый день ходить можешь, не надо сидеть в сырой вонючей камере, летом просто здорово – можно загорать, в мяч играть, если хочется. Ты вообще Бога моли, чтоб до зимы на зону перевестись, зимой тут до того хреново, не передать. Камеры гнилые, холодные, по стенам реально течет, а то и подмерзает, тряпье насквозь сырое. Не вопрос и тубер заиметь. На зоне не так бедово, там хаты получше.

– Ну, а люди?

– Чего люди? – такие же точно рожи, только все тусуются и всех видать. И там уж каждый точно сам за себя – ни на какую такую дружбу спецом не надейся. Так, перетереть – это да, всегда отыщется желающий по ушам поездить, но, ежели вдруг что – каждый сам за себя. И с болтовней этой повнимательнее – если хочется, слушай, что говорят, но сама болтай поменьше. Я, по крайней мере, так делаю, и всё пучком. И не думай, что все их россказни – чистая правда. Дели пополам.


– А, ну… а на зоне дерутся?