«Здравствуй, моя сладкая! Как ты, солнышко? Надеюсь, все хорошо. Перечислил тебе сегодня денежку, купи себе что-нибудь вкусненькое. Соскучился…»
– Нет, ну ты тока послушай, как он сладко поет, денежку он перечислил, конечно, он, сука, еще и не то сделает, чтоб тока девка тихо сидела. Очень уж ему самому сюда не хочется. Сволочь.
– Почем ты знаешь, может и в самом деле любит, заботится…
– Да кто ж их не знает, это ведь Инеска черная и ее сладкий Рудик. Он кое-чем занимался, она вроде на подхвате была и вляпалась, застряла тут и никак суда не дождется, надеется, что этот козел ее выкупит как-нибудь. А он и не такие песни петь готов, и не такие деньги переводить, тока бы она молчала. Увидишь, что после суда будет.
– А, бжидко, бедная девочка…
– Думать надо этой бедной девочке. Считаешь, тут никто ничего не сечет? Менты тоже не совсем дураки, вот и маринуют ее – ждут, пока не сломается и колоться не станет.
«…не грусти, маленькая. Целую тебя сладко-сладко, доброй ночи, любимая!»
– Ой, щас меня блеванет. Целует он.
– Ага, шабаш, звоночки близятся к концу. Покурим?
– Ну не смешное это Христианское? Если долго слушаешь, pa hodu одни и те же звонят, по голосам узнать можно, прям сериал, только по радио, можно сразу прочухать, что там у каждого происходит.
– Я, наверное, не хочу, чтобы мне вот так кто-то звонил, когда вся Латвия может слышать, уж лучше собраться и написать письмо, нет? Или на свиданку прийти.
– Свиданки редко, письмо – это письмо, а тут – живой голос. Хотя кто знает, я вот только думаю, как это должно быть страшно: звонишь ты кому из своих и говоришь в пустую трубку, а сама не знаешь, слышат тебя или нет…
«Доброй ночи, маленькая!! Не могу уснуть, не попрощавшись с тобой…»
– Этот идиот, похоже, обкурился и забыл, что звонил уже раз сегодня…
«Привет, пацаны! У меня все тип-топ. Гунчик, созвонился с твоей, передал все, что ты просил. Будь спок, старик, всё ро́вно – она и напишет, и на свидание придет, сам ей скажешь, что там за шняга была. Вот корешу твоему не дозвонился, видать, сменил номер. Пока что пристроился пожить у знакомых – пока дела не улажу. Пацаны, держитесь, Толян, Юрка, Серый, держитесь все! Письма писать я не мастер, попробую еще как-нибудь разок позвонить! Будет постоянный адрес, сообщу. Ну, покедова! Христианскому – спасибо!
– Ну, точняк последний, сейчас закончат. Курим, ложимся. Дежурка по этажу зараза сегодня, того и гляди, прикопается.
Люся
Когда открылась дверь и, сопровождаемая старшей по корпусу, в камеру вошла очередная новенькая, даже у многое повидавших дам на миг перехватило дыхание. Не было еще видано здесь такого хрупкого и перепуганного существа. Даже Винета, корпусная, чей опыт и рабочий стаж в этом заведении простирался в далекое прошлое, выглядела немного смущенной оттого, что сейчас ее обязанностью было отконвоировать существо в камеру.
– Вот, примите и не обижайте, – официальным голосом посоветовала она и бросила многозначительный взгляд на то, что в первый момент мы как-то и не приметили: явно набухающий живот новенькой. Нижний ярус, – рявкнула Винета, и дверь захлопнулась с треском. Стоявший у нас перед глазами образ, с сакраментальным ящиком из-под бананов в руках, на дне которого трепыхалась пара жалких одежек, настолько не вписывался в нашу среду, насколько вообще что-то может куда-то не вписываться – невысокая, с нежным веснушчатым личиком и темно-рыжими, связанными в девчачий хвост волосами. В довершение этого – совершенно невероятный фиолетовый джемпер с блестками.
– Боженьки, да кто ж ты такая? – не слишком впопад спросила опомнившаяся первой Яна и получила простой, безукоризненно логичный ответ, после которого в камере на какое-то время установилась глубокая недоуменная тишина: