- Тем более! - топнула я ногой. – Я не хочу подыхать как корова, которую привели на бойню! А еще я хочу найти тех, кто меня заказал, и отмстить за смерть своего ребенка!

На этот раз в его взгляде появилось нечто вроде уважения.

- Хорошо, - сказал он. – Держи.

И протянул мне пистолет.

- Это итальянская Беретта девяносто два с глушителем. Для женщины пистолет тяжелый, но ты вроде не из неженок. Ноги расставь вот так, руки держи перед собой, дыши спокойно.

Он обнял меня сзади, взял мои руки в свои, помогая прицелиться. Но мой взгляд зацепился не за мушку, о которой он говорил мне на ухо, а за его руки. Перевитые венами, настоящие, мужские, в которых мои утонули, словно устрица в раковине.

И вдруг я осознала: именно сейчас, когда он обнимает меня с, так сказать, педагогической целью, я ощущаю себя в полной безопасности. Словно эти грубые и сильные мужские руки отгородили меня от всех ужасов внешнего мира, и полностью задушили боль, затаившуюся во мне. Как физическую, так и душевную…

- Я даже не знаю, как тебя зовут, - тихо проговорила я.

Но он услышал.

- Иваном зовут, Виктория Андреевна. Я твои документы просмотрел пока ты была без сознания. Не отвлекайся, если действительно хочешь научиться. Плавно тяни за спусковой крючок, одновременно выдыхая. Нужно чтобы выстрел произошел на середине выдоха, тогда пуля с высокой вероятностью попадет в цель.

Разумеется, я промазала. Да еще вдобавок от неожиданности чуть не выронила пистолет, когда он дернулся у меня в руках, словно рассерженный хищник.

- Ничего страшного, - проговорил Иван. – Оружие как своенравный породистый конь. Его нужно приручить, договориться с ним, полюбить его – и тогда оно ответит взаимностью. Ощути его продолжением своей руки, будто хочешь ткнуть пальцем в монету – и всё получится.

И правда, получилось.

Но не с двадцати метров, как у него, а с пяти – для этого дважды пришлось сократить расстояние.

Ивану явно нравилось учить меня. В нем явно пропал талант педагога. Когда я отчаянно тупила, он мягко поправлял, не давя своим авторитетом отличного стрелка, а просто подсказывая как лучше.

Если б он прикрикнул на меня, я бы, скорее всего, бросила пистолет, разрыдалась, забилась в истерике под грузом случившегося со мной – мне буквально одного окрика не хватало до этого. Но удивительно: его спокойный негромкий голос, его большие теплые руки, в которых мои просто утонули, действовали не меня гипнотически-успокаивающе. Клянусь, мне ни с кем и никогда не было так спокойно…

- А теперь попробуй сама, - сказал он, когда я с его помощью героически расстреляла четыре монеты. – При этом представь, что стреляешь в пуговицу на груди живого человека. Не в него. Именно в пуговицу, в воротник рубашки, в галстук, в нагрудный карман. Так будет легче в первый раз. Честно представь, не обманывай себя. Это важно.

И я представила.

Того убийцу, что хотел воткнуть в меня длинное шило возле здания аэропорта.

У меня хорошее воображение, и хоть в памяти очень смутно остались черты его лица, я живо дорисовала себе портрет - резко очерченные скулы, прищуренные бесцветные глаза, безгубый рот, похожий на щель, прорезанную под хрящеватым носом…

Он подходит ко мне, замахивается своим шилом, вот-вот ударит…

- Не могу…

Руки падают вниз под весом пистолета.

- Не смогу в живого человека… Прости что зря отняла твое время…

- Понимаю, - кивнул он, забирая у меня оружие. – Убийство себе подобного - непростое дело. Подавляющее большинство жителей этой планеты скорее подставят под нож свою шею, чем перережут горло тому, кто собирается их прикончить. Это ни плохо и ни хорошо, это факт. И, возможно, благодаря этому факту люди пока еще не перебили друг друга, и не исчезли как вид с лица земли.