Солидная система. Инженера-лейтенанта в отставке Иоргена Петера Мюллера. Котовский Григорий Иванович очень её уважал.

Я почувствовал, что меня не просто повело, а окосел я буквально обвально. Хм, каламбур. Еще б, я ж пил из горлышка, с устатку и не евши[54]. Мама дорогая, лучше присесть.

Некрасиво и грузно рухнул я на пятую точку. Завалившись на бок, на локоть. Звон плыл в голове. Тончайший, как вылетевшее из камертона недосягаемо верхнее «ля». И картинка расслоилась. Чтобы один прапорщик Риммер остался – главный – мне пришлось закрыть левый глаз ладонью.

– Эх, Андрюша, нам ли быть в печали! – воскликнул я, утёрся и сказал, тщательно отслеживая артикуляцию: – Неплохо бы продолжить посиделку!

Знал бы Риммер, какая замечательная история из жизни старшего опера Маштакова стояла за этой фразой! Крылатой, не побоюсь этого выражения!

Но прапорщик смотрел настороженно, без задора смотрел, с большим сомнением.

– Достаточно, господин штабс-капитан. Вы и так уже того.

Я и сам понимал отлично, что – того, но душа-то, она просит. Человек я тренированный, толерантность у меня под хорошую закусь – до литра водки, рвотный рефлекс практически утрачен. Но не законченный я алкаш!

Мы двинули во двор. Меня мотало, вещмешок я волок за собой по земле. У колодца снова разделся, и прапорщик вылил мне на голову три ведра ледяной воды. Я громко орал в процессе, фыркал, как конь. Шкура покрылась колючими мурашками, но круженье в голове не ослабло.

Мне известно, что таким способом моментально отрезвить человека невозможно. Также лжив рецепт, что если пьяного выставить из тепла на мороз, он якобы там протрезвеет. Чушь собачья, наоборот – окосеет окончательно. Выпивший человек должен оставаться в зоне комфорта. Пил в тепле, там и сиди.

Поспать часика три, хотя бы. Бр-р.

Потом я брился безопасной бритвой, обнаруженной там же, в сумке комиссара Мантеля. Не сумка, а скатерть-самобранка.

Удивительно быстро выскоблив щеки и подбородок, придерживаясь для устойчивости левой рукой за сруб колодца, я вспомнил интересное и спросил у намыливавшего рядом голову Риммера:

– Андрей, вот существует одна про. проблема одна, над которой учёные умы бьются. Пингвины это ведь птицы, хоть и не летают, так?

Прапорщик выплюнул изо рта струйку воды и кивнул:

– Ну.

– А белый медведь, как известно, самый крупный хищник на земле. Стра-ашный хищник. Так почему белые медведи не сведут вчистую всех пингвинов?

Риммер выпрямился, мыло попало ему в глаза, он сморщился. Я слил ему на руки. Умывшись, прапорщик, озадаченно примолк.

Понятное дело, если ученые мужи уши сломали.

– Пингвины, очевидно, преимущественно у воды держатся. При первой опасности в воду сигают. Плавают они хорошо, а медведи белые тоже плавают, но хуже, – Риммер приступил к серьёзным рассуждениям. – Или популяция у пингвинов очень многочисленная, размножаются быстро.

Я нашёл в волшебной сумке флакончик одеколона «Шипръ», свинтил колпачок и налил в ладонь:

– Нет, Андрюша, все гораздо сложнее. И не в популяциях дело. Просто пингвины на Южном полюсе живут, а белый медведь, он, чертяка, на Северном обитает. Проблематично ему до пингвинов добраться.

Риммер заразительно захохотал, стуча себя кулаком в безволосую грудь атлета:

– Ну-у, Михал Никола-аич, уели. Ну-у. А я, дурень, серьезно!

Я протёр одеколоном лицо, съежился от его крепости, и тоже засмеялся.

В июне месяце жена бывшая отдала мне девчонок на выходные, мы ходили с ними в парк, и Дашка купила меня этой детской загадкой.

Напоминанье о дочках, неожиданное, как быстрый больной укол, ширнуло в сердце сквозь хмельную блажь.