– хороводозаписями, например, английский сборник издания Джона Плейфорда 1696 лета или же на латыни Доменика из Пьяченцы «De arti saltandi et choreas ducendi» 1455-ого, дешифровал и занимался возрождением их в эпоху технического прогресса, следуя по стопам Эллиса Роджерса и его английского Клуба кадрили XVIII и XIX века, однако, выдерживая почтительную дистанцию с такими идеологами и жрецами танца, как Фабио Моллица и Виктор Вискарди. Уже второй десяток лет школы Международного сообщества танца, МСТ, открывались повсеместно, что позволяло устраивать сводные балы всех филиалов на той или иной городской площади или в садах вроде Летнего, Венарии, Казерты, Шёнбрунна или Тюильри; впрочем, стеклянно-металлические дирижабли новомодных конгресс-холлов тоже привлекали эклектикой эпох и стилей в духе магического реализма живописи; эклектика эпох, когда герои в шелках и париках ХVII века оказывались в парящих стеклянных зданиях века ХХI, создавала эффект путешествия во времени и производила на зрителя примерно такое же впечатление, как полотна магического реализма Майкла Паркеса или Андрея и Ольги Дугиных. Хратион Лукумов прибывал по своим делам, – а главным делом его жизни были кружевные исторические танцы, – и заодно устраивал стажировку для филиала «Маска радости» Лукиана Саларьева в клубе «Пенелопа». Предвкушался особый праздник только для посвященных в искусство Терпсихоры, то есть для избранных. Начаться он должен был утром и длиться до вечера. Разумеется, с затишьем на обед, для которого участники несли снедь коробами, корзинками и баулами с тем, чтоб сказку сделать былью, то бишь обед превратить в банкет.

Харианна ещё не видела Хратиона Лукумова, и воображала его звездой Голливуда, эдакой смесью Грегори Пека, Марлона Брандо и Вячеслава Тихонова, хотя последний и не из Голливуда, а из другой священной рощи. Все были в сборе, когда в сопровождении Лукиана Саларьева и Дианы, строго инструктировавшей мужа на ухо, появился Хратион. Высокий, подтянутый, как голливудец, но с лицом совсем из иной чащи-пущи. «Но мысли тайныя сурово язвили ясное чело» – прекрасный эпиграф к эго портрету. Лицо было омрачено какой-то тучей, даже когда он изображал улыбку. А изображал он её так, будто позировал на подмостках перед фотообъективами. Хратион произнёс стремительную речь о светских танцах как зеркале эпох и попросил всех стать в круг, ибо их ждут новые танцы, а всякий неизвестный танец, будь ему хоть триста лет, для человека нов.

Разминкой был хоровод под музыку из балета «Коппелия», где все танцуют со всеми, отправляя даму по кругу, станцевав с ней цикл рисунка – звено в цепочке танцевального меандра. Точно так плетется кружевная скатерть: один и тот же узор повторяется по концентрическим окружностям.

Но когда перешли к бравурной кадрили Лансьеров (или же Лансье), по сравнению с которой кадриль Французская покажется незамысловатой простушкой, Хратион не отступил от своего правила «танцуют все», не разделял присутствующих на продвинутых и начинающих, на способных танцеввать и способных копать, на видных и неказистых, да и зачем? Жизнь и время сами расставят всех по своим местам, каждого сверчка усадят на свой шесток. Задача Хратиона – дать всем и каждому по максимуму. Он показывал и объяснял фигуры, затем диктовал их, суфлировал в процессе под музыку, а сам танец представлял собой лавину, уносящую с собой: кто-то уже хорошо знал схему и уверенно вёл новичков. Опытных танцоров в группе всегда большинство. Но ещё увереннее вела сама музыка, музыка! Вступающие в «Визитах» – предпоследней, четвертой части барабаны – и мёртвых из могилы поднимут! Под их бравурный, ураподобный бой по коже прокатывались волны восторга, радости и счастья и изливались в телодвижениях танца. Не зря ведь перед битвой ввека гремели боевые барабаны. Даже в авральном переходе Суворова через Альпы шли барабанщики полудети. Барабанный бой начинает бой. Воздействие его посильнее шоколада, шнапса или наркотиков, барабаны заряжают дух, а дух – есть знаменоносец плоти. И Харианна пылко полюбила барабаны.