Квори осторожно сказал:

– Я понимаю, что вторгаюсь не в свою область, но мне кажется, все дело в вертолетах. Мы можем их уничтожить?

– Можем, – ответил Картер. – В нашем распоряжении самолеты, пушки, снаряды, управляемые противотанковые ракеты. Но зачем?

– Это единственный путь отхода для Брэнсона и его команды. До тех пор, пока они остаются на мосту, они не станут его взрывать. Иначе что же с ними будет?

Картер посмотрел на министра финансов без всякого восхищения:

– Насчет этого у меня есть три соображения. Во-первых, Брэнсон вызовет самоходный кран, скинет вертолеты в воду и потребует в течение часа заменить их на исправные, иначе он пришлет нам маленькую посылочку с ушами президента. Во-вторых, при использовании ракет и снарядов вместе с вертолетами непременно пострадают невинные люди. В-третьих, вам не приходило в голову, что взрыв, который уничтожит радиоустройство, активирующее взрывчатку на мосту, с таким же успехом может привести его в действие? Даже при утрате лишь одного конца одного троса мост начнет обвисать, причем под таким немыслимым углом, что на его поверхности ничто не удержится. Если бы такое произошло, господин министр, и если бы президент и его гости узнали, кто в этом виноват, то представьте себе, что бы они думали о вас в свой последний час, сидя в роскошном автобусе на дне залива Золотые Ворота!

– Нет, – вздохнул Квори, – уж лучше я буду продолжать считать деньги. Я же говорил, что это не моя область.

Ричардс сказал:

– Предлагаю всем нам двадцать минут молча подумать и посмотреть, до чего мы додумаемся.

Все так и сделали, и через двадцать минут Хагенбах спросил:

– Ну как?

Ответом ему было гробовое молчание.

– В таком случае я предлагаю начать обсуждение наиболее приемлемых предложений Ревсона.

Возвращение машины «скорой помощи» на мост около шести часов вечера было встречено с горячим интересом. Ведь даже пребывание на виду у всего мира лишается своего драматического эффекта, когда нечем заняться. Кроме брэнсоновского телевизора, середина моста не могла предоставить никаких других развлечений.

Когда бледная Эйприл нетвердой походкой вышла из машины, первым ее приветствовал Брэнсон:

– Как вы себя чувствуете?

– Полной идиоткой. – Девушка закатала рукав и показала следы от инъекций, которые ей сделал О’Хара несколько часов назад. – Два укольчика – и я совершенно здорова.

Она отошла в сторону и тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Ее тут же окружили коллеги.

– На мой взгляд, совершенно здоровой она не выглядит, – заметил Брэнсон, обращаясь к доктору.

– Если вы хотите сказать, что она еще не вернулась к нормальному состоянию, то я с вами согласен. При одинаковых симптомах причины нередко оказываются разными. В прошлый раз вы видели ее в возбужденном состоянии, а сейчас у нее упадок сил. Мои догадки подтвердились: это эмоциональная травма. Девушке ввели успокаивающее, и последние два часа она спала. Сейчас она все еще под воздействием лекарства. Наш психиатр, доктор Гурон, не хотел, чтобы она возвращалась, но малышка подняла страшный шум, кричала, что это ее последний шанс, и он решил, что лучше ей уступить. Не волнуйтесь, я привез такой запас этого лекарства, что нам хватит на неделю.

– Ради всех нас будем надеяться, что вы не истратите и четверти этого запаса.

Ревсон подождал, пока последний из друзей Эйприл не оставил ее ради телевизора, представлявшего для всех особый интерес, поскольку в этот момент как раз повторяли утренний репортаж Брэнсона с моста. Ревсон с удивлением заметил, что больше всех заинтересовался передачей сам Брэнсон. Впрочем, Брэнсону действительно было нечем занять свое время, как и остальным его соратникам. Единственным занятым человеком в этой компании был Крайслер, который регулярно навещал третий автобус. Ревсону очень хотелось узнать зачем.