– Ну, а старушка как? – поинтересовался я.

– Барыня отлично! Ей повезло. Сказала, что коммунисты вернут на Родину всех дворян с почестями и отдадут им прежние поместья. Полное затмение разума, согласен, Рыжий?

Она тоже согласилась, собрала тряпок на грузовик, а когда за ней приехали важные люди из посольства, то отказались взять барахло, ссылаясь, что у нее все будет в СССР. С собой можно прихватить разве что сумочку. Она стала топать ногами от ярости. Потом вернулась в салон и приказала консулу взять букет засохших пыльных роз – подарок Василия Павловича – и положить их осторожно в машину.

– Поселили ее на Невском проспекте около Го – стиного двора. Игорь, учись! – закончил Женя, ехидно с насмешкой потирая синий от холода нос.

P.S. Попозже он и сам переедет в Ленинград, где тоже получит шикарную мастерскую. Казалось, что все идет к лучшему и тяжелое позади. Женя даже снова начал писать картины и успешно продавать их, но в очередной приступ депрессии напился до чертиков. Далее, совершенно обезумевший, облился керосином и поджег себя спичками. Спасти его не удалось, и милицейские установили причину смерти как самоубийство.

– Художник, да? Из Нью-Йорка? Вот это да! И что вы делаете в Париже, товарищ? Наверное, пишите портреты туристов на Монмартре? – спросил меня хрипловатым голосом пузатый мужчина, стоящий возле калитки церкви, что на рю Дарю.

«Мудак!» – подумал я, глядя поверх золотых куполов с крестами на голубое небо.

– Нет, не угадали, – ответил и постарался потихоньку отойти от любопытного в сторону, а тот привязался, двигаясь за мной по пятам, расспрашивая о деталях заокеанской жизни, слегка намекая, что приверженец свободы и демократии. В доказательство того из-под пиджака виднелась засаленная в пятнах белая майка с флагом США.

Все это происходило одним воскресным утром в начале октября. Вот служба закончилась, и прихожане густой толпой спустились по ступенькам храма, расходясь по сторонам, делясь на мелкие группы, как тогда их назвали «красные и белые», по принципу, кто и когда иммигрировал. Первая волна аристократы-барины и новые, причем плохо говорящие по-французски, люди, именующие себя ужасным словом «диссиденты», – в общем, дети презренных большевиков. Тогда, в восьмидесятые, было модно ругать страну под названием СССР, и мой новый знакомый считал долгом брызнуть в нее плевком мести тихого обывателя.

Подтянув и затянув ремнем сползающие брюки, он готов был много навыдумывать, но тут к нам подошел прыщавый юноша и спросил:

– Где находится вход в полуподвальный склеп? – уточнил, тот, куда приходят молиться французы.

Я иногда заходил туда. Помещение с покатистым арочным потолком, намного скромнее, чем наверху. Да и люди не те, явно. Преимущественно парижские буржуа. Мы показали ему дверь. Далее пузатый мужик встрепенулся, ломая фразы, понес чушь. Трудно перевести дословно, но звучало примерно так: «Советую зайти, гарсон. Напротив церкви чудное пристанище любителей выпить рюмку водки и съесть селедку», – чем, безусловно, славился угловой ресторан под названием a la ville de Petrograd. Французик сделал понимающий вид и удалился за ограду. Через минуту вернулся, поддерживая под локоть седого старичка.

Пузатый, глядя на них, произнес:

– Дедушку вывел помолиться за грехи земные. Скоро тот предстанет перед страшным судом! Бог-то рассудит!

Я усмехнулся, не дослушал фразу и вышел на улицу.

А французик со старичком появлялся в церковном дворике каждое воскресенье. Отводил его до входа и возвращался или к ограде, или к машине, где поджидал конца службы. Но один раз мы разговорились, прячась под навесом от дождя. Ключевая тема была тогда в Париже про канадского миллионера, который по пьянке окунулся прямо в фонтан на площади Согласия и сдуру залез на его третий ярус. Обливался водой, кидая вещи вниз. Там и поскользнулся, ударился головой о край и так завыл, что прохожие вызвали полицию. На помощь мигом примчались пожарники. Сняли окровавленного дебошира, отвезли в больницу. Миллионер едва очухался, как выяснилось, потерял золотые часы с драгоценными камешками на дне фонтана. Новость попала сразу под перья журналистов, которые сами же оценивали потерю аж в целый миллион франков. Я внимательно слушал историю, иногда поддакивая.