– С ротным повздорил, – нехотя пояснил Острогор.

– Как поспорил? На кулаках, да?

– Нет, кулаков не было. Что-то вроде танца с саблями.

– Э! С саблями? А где взял, а? Ты кавалерист, что ли, да?

– Ага, драгун.

– Это чё, драку любишь, значит?

– Обожаю! – язвил Острогор. – А ты, думаю, лошадей. – Танкист резво закивал головой.

– А казы, наверное, ещё больше.

– М-м-м, – мечтательно промычал простодушный крепыш. В его памяти тут же вызрела картина степной идиллии с юртой, огромным казаном, дастарханом на кошме, дымящимся бешбармаком и колбасы из конского мяса.

– Хватит слюну глотать! – услышал он голос, беспощадно разорвавший холст с волнительным пейзажем джайляу и пышным тоем. – Пошли!

Сын кочевого народа протяжно вздохнул, разогнал лёгкий туман ностальгии и затянул на манер акына:

В его исполнении это звучало пародией.

Через полчаса таскания испорченного продукта, рыхлая куча загнившего картофеля приобрела очертания холмика. Его высота превысила высоту стоявшей рядом под трубой водослива деревянной бочки, служившей резервуаром для сбора дождевой влаги.

Сгрузив очередную порцию гнили, Острогор бросил носилки и подошёл к бочке. Глянув в неё, он разделся по пояс и кинул напарнику:

– Ну-ка, наклони, умыться хочу.

Танкист оглянулся. Конвоир сидел на крыльце, блаженно щурился на солнце, досрочно, ещё в феврале растопившее весь снег, и задумчиво курил. Явно грезил о гражданке, манкируя обязанности службы. Утрата контроля за арестантами была умышленной. Осознанная халатность ему даже нравилась. Да и куда эти навозные жуки денутся?

– О-о-о!!! Хоррро-о-о-шо-о-о!!! – блаженно плескался Острогор, смывая с себя потно-торфяную эмульсию. – Тебе полить?

– Не-е-е!!! – заблеял казах и поёжился. – Бр-р-р-р!!!

– А зря! Ну-кась, наклони побольше!

Острогор расставил ноги пошире и залез на полкорпуса в бочку, фыркая от удовольствия.

– Мыла бы!

– И верёвку! – добавил танкист и засмеялся затёртой солдатской шутке. Острогор по инерции глухо хохотнул из деревянного чрева и едва не упал.

Бочка ударила его по голове, выплеснула остатки воды на сапоги и тяжело покатилась, грозя утащить попавшую в ловушку жертву.

– Чтоб тебя! – ругнулся Острогор, мотнув головой и рассеивая брызги. – Ты чего?

Его земляк, вытянувшись в струнку насколько это ему позволял короткий рост и колченогость, застыл каменным истуканом, держа руки по швам.

Рядом с ним высилась мощная фигура, превышавшая бурханчика раза в полтора. Она давила на него сверху вниз тяжёлым взглядом, в котором начисто отсутствовала удовлетворённость Пигмалиона своим творением. Оно и понятно: неказистое создание никак не походило на изящную Галатею. Даже в обезображенном виде.

Начальник гауптвахты полковник Дубов, Острогор с голым торсом и вросший в землю сын степей образовали чудную композицию, к которой с большой натяжкой подходил эпитет «три тополя на Плющихе». Максимум – «два тополя и один саксаул».

Угасающая динамика катящейся бочки, мягко ухающей опорожняющимся нутром, степенно подводила ситуацию к апогею своими замирающими звуками. Когда пустая тара остановилась, звенящая тишина залила уши горячим воском.

Полковник Дубов поманил Острогора пальцем.

– Товарищ полковник, сержант Острогор… – начал рапортовать арестант, но был пресечён.

– Что ж это ты, сержант, банно-прачечные процедуры тут учинил?

– Вспотел, хотел умыться, товарищ полковник! – Острогор был немного удивлён. Он-то ожидал гром и молнии, а с ним говорили спокойно, чуть ли не по-отечески. Это пугало ещё больше. Говорили, что Дубов любил изощрённые наказания, коих в его арсенале было предостаточно.