Сегодня у Марпаты выдался свободный день. Мороз не ослабевал, но светило солнце. Ветер успокоился, а воздух мерцал инеем. Коддус давно хотел показать Марпате могилы своих близких, и вот сегодня природа благоволила его желаниям.

Марпата и старик вышли из землянки и через квартал таких же, как Коддус, бедняков спустились с городского бугра к ерику. Извилистый, с берегами, поросшими прошлогодним камышом, сейчас соломенно-бурым и хрупким, ерик отделял городской бугор от другого бугра, который служил горожанам кладбищем. И здесь, в этом городе мертвых, куда Марпата и Коддус перешли через скованный льдом ерик, обитатели его существовали по земным законам иерархии. У самого подножья бугра ютились многочисленные холмики земли, без ограждений и украшений. Без объяснений было ясно – это могилы бедняков. Холм земли, и больше ничего. Но Коддус вел Марпату мимо бедняцких могил дальше, на верх бугра. Теперь могильные холмы сменились деревянными склепами. Коддус замедлил шаг. Он искал глазами знакомую усыпальницу. Зимой, покрытые слоем белого снега, все они казались одинаковыми.

– Вот здесь, – наконец остановился около одного из деревянных склепов Коддус, – здесь я их и похоронил, – тяжело вздохнул он.

Марпата обвел взглядом бугор. Чуть выше, в центре бугра, деревянные склепы уступали место добротным кирпичным усыпальницам. Марпата догадался – там хоронили самых богатых.

Постояли. Помолчали. Здесь на бугре, на вольном просторе, давал о себе знать ветер. Забиваясь в щели деревянных усыпальниц, он стонал, посвистывал, подвывал. Марпата поежился.

– Это души усопших кружат над нами, – прошептал Коддус, – слышишь их голоса…

Марпата удивленно взглянул на старика, а Коддус, не замечая недоумения Марпаты, продолжал:

– Чтобы души не могли свободно приходить к живым и чинить им бесчинства, усопших хоронят подальше от города, через реку. Река мешает душам перебираться к живым. Этот ерик и разделяет город живых от города мертвых.

«Странные все же люди живут здесь, – думал Марпата, – берегут тела и боятся душ».

Марпате вспомнился родной Тибет. На его каменистой земле нет кладбищ. Там тела усопших расчленяют и дают на съедение грифам, потому что тело считают лишь прахом, а душа – это Высшее Я, этот дух, который всего лишь использует тело для постижения уроков, уготованных ему на Земле. «Усвоив уроки, души уходят отсюда навсегда. Так стоит ли хранить тела и бояться душ?»

Весь обратный путь шли молча. Кладбищенскую тишину нарушал лишь хруст снега под ногами, здесь более глубокого, чем в городе, пение вновь усилившегося ветра да тяжелое дыхание старика. Коддус, погруженный в воспоминания, оставил Марпату позади, и, казалось, совсем забыл о нем. Марпата тоже пребывал в своих мыслях. Он вспоминал ламу Чинробнобо, родителей, которых оставил в Тибете. Здесь на кладбищенском бугре он впервые осознал, как же все-таки они были далеки от него. Вряд ли когда-нибудь он увидит их снова. От ощущения невосполнимой потери сердце защемила тоска. Сейчас и Марпата, и Коддус переживали одни и те же чувства. Один снег скрипел у них под ногами, один бугор раскинулся под ними, но шли они по этому снегу, по этому бугру, каждый находясь в своем, потерянном ими мире. Эти миры, захватив Марпату и Коддуса всецело, еще долго удерживали их в одиночестве.

…Они сидели друг против друга и пили чай. Сваренный на скудном огне из прессованных толстых чайных веток и старых листьев, приправленный коровьим молоком. Местный чай напоминал Марпате тот, что варили в его родном Тибете, из которого готовили потом тсампу. Марпата положил в чай кусок бараньего жира. Расплываясь по поверхности желтыми кругами, вкус его отдаленно напоминал Марпате вкус ячьего жира, в излюбленной пёба тсампе.