Идею действовать через Анаксагора я отверг сразу. Красавчик – не тот человек, к кому можно обратиться с такой просьбой. Да и не знаю я, имеет ли он достаточное влияние на отца. Стоит присмотреться, поспрашивать во дворце. Действовать через Сфенебею? Кажется, она ко мне расположена. Пригласить ее к себе, сделать все, чего она хочет. Мне нетрудно, да и она еще вполне привлекательна. Обойдемся без служанок, останемся наедине…

– Жена ванакта, – я взял очищенное яйцо. Не спеша сунуть его в рот, повернулся к Кимону: – Она белит лицо. Я никогда не видел на женщине столько белил. Она что, уродлива?

– Ликийский обычай, – пояснил Кимон, хлебая из миски. – Там все так белятся. Свинцовые белила, залог красоты. Смуглянки у ликийцев не в чести. Загар? Работаешь в поле, стираешь у реки, весь день под солнцем. Знатная женщина белей снега, понял? И возраст не так заметен.

– Свинцовые белила?

Да, я слышал о них от наставника Агафокла, но без подробностей. А сейчас мне вдруг стало интересно – сам не знаю, с чего.

– Листы свинца помещаешь в горшок, заливаешь уксусом. Ставишь горшок в большую кучу навоза. Навоз гниет, горшок стоит в тепле…

– Фу, гадость!

– Эх, парень! Что ты понимаешь в красоте? Афродита требует жертв, это тебе не ягненка зарезать.

Скажу ей, что она красавица, решил я. И дело не в белилах.

– Стена, – сказал Анаксагор. – Вот.

И указал пальцем для верности:

– Крепостная.

Я промолчал. Я уже привык к его манере пояснять очевидное.

Мы стояли на высокой аргосской стене. Здесь заканчивалась юго-западная лестница, по которой мы только что поднялись. Даже я запыхался, а сын ванакта хрипел так, словно из него душу вытряхивали. На Олимп, и то взойти легче! Отсюда насквозь просматривалась вся галерея, где в беспокойное время дежурили воины, а сейчас не было ни души. Выгибаясь дугой, галерея тянулась на восток, до второй лестницы, скрытой от меня за поворотом.

Про вторую лестницу я узнал по пути, от Анаксагора.

У моих ног лежал камень размером с голову трехлетнего ребенка. Должно быть, отломился от зубца или выпал из кладки. От убийственных обрывов, какими славился холм Ларисса, меня отделяло несколько слоев таких же камней, разве что побольше. Я представил, как эта голова летит вниз, расшибаясь вдребезги, затем представил, как вниз летит моя собственная голова – разумеется, вместе с телом – и поежился.

Холодно тут, наверху.

– Надо было копья взять, – сказал Анаксагор. – Забыл, жаль.

– Зачем?

– Затем. Все, проехали. Не возвращаться же?

Он посмотрел на меня:

– Сколько от нас вон дотуда?

Палец сына ванакта тыкал в сторону дальней лестницы.

– Шагов сорок, – прикинул я. – Может, пятьдесят. А что?

Он не ответил. Он думал.

– Далековато, а? – вслух размышлял Анаксагор. – Если копьем?

Я пожал плечами.

Охотиться меня привели, что ли? На воробьев?! Вот, и воздвигнулся с пикою он, и его не напрасно копье из руки полетело: в грудь между крыльев боец поразил воробья… Если так, Анаксагор выбрал неудачное место, а главное, неудачное время. Ночь перевалила за половину, какая охота? Луна, будто лик Сфенебеи, надзирающей за сыном и гостем, не жалела бледного света. Но с моря, со стороны Эвбеи, шла гроза. Звезды в той стороне гасли одна за другой. Утробное громыханье пожирало их, надвигалось все ближе. Скоро будет темно, хоть глаз выколи.

Молний я не видел. Впрочем, молнии вряд ли заставят себя ждать.

– Копье добросишь? – спросил Анаксагор.

Я пожал плечами:

– Тут и калека добросит.

– Прямо таки калека… И в цель попадешь?

– Наверное. Пробовать надо.

Чего от меня хотят? Надо соглашаться, кивать, поддакивать. Если Анаксагор уговорит отца ускорить мое очищение, провести обряд до приезда Персея – я должен из хитона выпрыгнуть, но услужить наследнику.