35
            И пытку ту,
             В сто палок, принял я.
      И мир стал тесен, пресен для меня.
            Казалось мне,
            Уж лучше умереть,
      Чем это пережить-перетерпеть.
И я сказал царю: «О, дай мне позволенье
Взять вновь, награду или лучше – убиенье!»
                     36
            Везирь сказал:
            «А что? Пускай берёт!
      Умрёт, бедняга, – только отдохнёт!»
            Схватив, я взял.
            И – вот он, божий дар:
      В бумажке было – «Дать ему динар»!
Динар за сто ударов – миленькое дело!
Да, счастью есть предел, напастям – нет предела!
                     37
            Схватив динар,
            Я вышел из дворца.
      Там евнух ждал сходящего с крыльца.
            Он шёл мне встречь,
            Пискливо говоря:
      «Пожалуй нам от щедрости царя!»
Он чёрен кожей был, а телом жирен, пышен.
Швырнув ему динар, на улицу я вышел.
                     38
            Опять я был
            В бессилии сердит,
       И злобен в униженьи, как ифрит.
            О жизнь, мне нет
            Везения ни в чём!
      А слёзы мыли, жгли поверхность щёк.
Куда я брёл – соображал я очень плохо,
Тряслось всё тело от побоев и от вздохов.
                     39
            Ну и денёк!
            Я силы все сгубил,
      И что же? – Лишь динары утопил.
            А вместо рыб —
            Ох, то я сделал зря! —
      Поймал, глупец, гулявшего царя.
И надо ж, царь попался мне какой-то странный:
Гуляет-ездит он без свиты и охраны.
                     40
            О Ты, мой Бог!
            Зачем моя судьба
      Точь-в-точь судьба последнего раба?
            И думал я,
            Быть может, жив пока,
      Мне бросить что ли дело рыбака?
Хотя – нигде трудом нельзя разжиться очень,
И вряд ли в чём другом к удаче путь короче…

Расскааз о ссоре с женой

VIII, 366—367

Господь великий да испортит ей жизнь!

Ведьмой прозвали её,
                  жену мою Фатиму.
Она хранила в себе
                  грехов и пороков тьму.
Ругались мы каждый день,
                  ругались мы каждый час,
И проклинала меня
                  смутьянка тысячу раз.
А я страшился её,
                  боялся её вреда.
Страшился за честь свою,
                   горел за неё от стыда.
С утра я к реке уходил.
                  Рыбачить – занятье моё.
И то, что за рыб выручал,
                  я тратил всё на неё.
А в день, когда рыба не шла,
                  беги хоть из дому прочь:
Она вымещала зло
                  на теле моём в ту же ночь.
А ночь та была черней
                  страницы её грехов,
И я с нетерпеньем ждал
                   глас утра – крик петухов.
Я много дней близ жены
                  в сквернейших муках провёл.
О, если бы яд мне взять
                  да отравить её!
Однажды, ссорясь с женой,
                  страдал я, не спал всю ночь.
А только забрезжил рассвет,
                  сказала мне ведьмина дочь:
«Маруф, я давно уже ем
                  одну пустую еду!..
Сегодня ты мне принесёшь
                  лепёшку в пчелином меду!»
А я ей сказал: «Клянусь,
                   мне нечем платить за неё.
Но, может, премудрый Бог
                  облегчит дело моё!»
«Не знаю, – сказала она, —
                  облегчит Он или нет,
Но без лепёшки в меду
                  не приходи ко мне!
Ты быстренько вспомнишь, Маруф,
                  каким ты в ту ночку стал,
Когда женился на мне
                  и в руки мои попал!»
Я тихо оставил дом,
                  меж вздохов шепча: «О мой Бог!»
И поспешил к реке,
                  взметая песок дорог.
Рыбачил я час, другой,
                  бросал и вытягивал сеть,