Дай любые камни обожал, сколько себя помнил. Летом у него всегда в карманах водились всякие симпатичные гальки. И в разных укромных местах возле интерната он их прятал, а некоторые по несколько часов носил в кулаке и хранил под подушкой. С камнями нельзя играть так же, как с водой, которая превращалась в пар или в лед. Играть с ними значило – любоваться, и сейчас Дай изнемогал от ноющей нежной тяги к древнему живому веществу, заколдованному здесь с непонятной волшебной целью. Он скользил по невидимым узорам в гладких стенах кончиками пальцев, как Юм по своим чарам, оставляя позади медленно гаснущий след. Прислонялся к огромным колоннам, раскинув руки, чтобы оживить как можно большее пятно резьбы. Дышал на самоцветы, заставляя играть, отбрасывая на ладошки щекочущие радужные лучики. В нетронутом инкрустациями мраморе обводил немеющим пальцем искрящиеся прожилки сахарного кварца, и тот вспыхивал ясным белым светом. Бродил и бегал между колонн по пустынным гулким приделам и малым залам, заблудившись и обо всем забыв. Весь этот каменный мир, напоенный космическими чарами, немного устал, но ярко оживал от прикосновений и радостно соглашался играть. Дай тоже немножко устал, но – играть, играть! Будто появился новый, непонятный волшебный друг – и страшно, что подойдут большие и куда-нибудь опять поведут за руку, не дадут доиграть. И даже не поймут, что была игра. Хотя Юм, может, поймет?

Храм оказался так огромен, что тихие голоса взрослых и ясный как льдинка голос отвечавшего им скоро стали не слышны. Ему улыбались грандиозные статуи, он улыбался им в ответ. И волшебство камней, и эти холодок и теплота, что время от времени касались его осторожной лаской – весь этот каменный мир почему-то ему радовался, как родному.

Дай тоже радовался. Радость и опять переполнявший его внутренний свет заставляли плавно подпрыгивать, взмывая в теплый воздух, и кружиться в том же самом танце Юма, который он увидел и запомнил сегодня. Праздничная золотая, многослойная длинная одежка кружилась так же красиво, как черные одеяния вокруг Юма. На ближних стенах, отвечая на тайный многотактный ритм его шагов и движений, загорались каменные узоры, и он даже тихонько смеялся от радости, что все так хорошо запомнил.

Он вдруг увидел огромные темные, покрытые извивами и крыльями драконов, чуть приоткрытые двери в какой-то заманчивый полумрак. Что там? Не думая, как между скал, скользнул меж каменных, толщиной в длину его роста, створ и удивился. Холодок. Огромный пустой, вытянутый в длину зал и никаких узоров на стенах из синего мерцающего, впереди светлеющего до белизны и сияния незнакомого камня: наверное, если заморозить звездный свет, то получится вот такой чистый глубокий цвет. Он немножко покружился, как Юм, потом подпрыгнул – воздух упруго и ласково принял его. Тогда он разбежался и метнул себя в только что вспыхнувший в сознании каскад прыжков, переворотов и сальто – безошибочно воспроизведя суть ритма чар Юма в этом акробатическом неудержимом каскаде. Зал ответил переливчатым сверканием со стен. От ладошек и ступней в полу остались вспышки голубого и синего цвета, и откуда-то прилетевшие серебристые искорки, как снег, метелью вились вокруг. Дай посидел, озираясь (под ним в полу растекалось сияние), скорей вскочил, еще подпрыгнул, потом из баловства прокатился по скользкому полу кубарем. Немножко полежал, разглядывая переливчатое живое сияние стен и свода. Наверное, здесь правда все из звездного света. Звезды-то ведь живые. Он вскочил и пошел вперед, где все сияло. Что там?