– Здравствуйте, отец Димитрий.

– Чтой-то ты меня отцом Димитрием кличешь? Другие у вас Михайлом Иванычем дядюшку твоего зовут.

– Как нравится, так и буду называть Вас, отец Димитрий.

– Ну-ка я посмотрю на тебя хорошенько. Совсем красавицею стала, небось женихов много?, – видя смущение девушки добавил – ну ладно, ладно, садись – дома, ведь ты, не стесняйся. Просьба у меня к тебе одна есть, Машенька.

– Какая просьба?

Отец Димитрий достал из кармана ризы аккуратно сложенный вчетверо лист бумаги и протянул племяннице.

– Письмецо я набросал одному человеку. Когда-то помог он мне очень советом добрым, а поблагодарить не знаю как. В Петербурге он живёт, здесь и адресок указан. Если возникнут какие трудности, ты не бойся, заходи к нему. Он человек добрый. Я-то отсюда прямиком по делам обители. В Астрахань еду, в Петербург уж не придётся.

Машенька поближе к отцу Димитрию пододвинулась, у самой глаза от любопытства так и сияют. Письмо в сарафан спрятала.

– Ты о чем-то спросить меня хочешь, голубушка?

Да, хочу, дядя Михайло. Скажите, есть ли на самом деле дьявол-искуситель? Нянюшка говорит, что он похож на волосатое чудище и преследует сынок человеческих. Дядя Михайло, так ли это?

Отец Димитрий улыбнулся, похлопал племянницу по плечу:

– Это вам так ваши священники преподносят, чтоб страх в чистых душах посеять. Дьявол-то в нас самих, в людях сидит, сами грешим, а потом на чудище сваливаем. Не любим мы себя, Машенька, оттого и грешим, а, коли, себя полюбишь, так и всех любить будешь. Недаром Иисус говорил ученикам: «Возлюби ближнего своего как себя самого». Аль не этому поучают вас церковные отцы?

– Они по-другому рассуждают. Сказывают, от искусителя подальше держаться надобно.

Отец Димитрий головой покачал:

– Нет, Машенька, в человеке грех, в нём одном. Не любим мы друг друга, оттого и зло творим. Чувствую я, у тебя одной здесь чистое сердце.

Погладил девушку по светлым волосам.

– Сколько годков-то?

– Пятнадцать, дядюшка. Мачеха говорит замуж бы пора.

– Ничего, успеется. А ты чего не ешь? Небось, ещё не обедала. Садись.

– Нет, дядюшка, не хочется мне что-то. Вы – добрый.

Подошла к печке, взяла расписанный поднос. Посмотрела. Там ромашки красовались – сама рисовала.

– Возьмите. Это Вам на память от меня. Тётя Полина его очень берегла.

Глянул на художество отец Димитрий. Снова улыбнулся.

– Смотри-ка, ромашки-то, как живые. Твоя работа?

Маша кивнула.

– Я ещё и золотыми нитями по полотну шью. Меня мастерицы с мануфактуры обучили.

– Ну хватит тебе хвастать-то. Постыдилась – бы, – в дверях показалась Марфа Тихоновна, нахмурилась.

– Иди-ка лучше в погреб, Груне помоги грибы таскать. Софья-то с Катериной из-за мигрени не могут.

– Сейчас.

Марфа Тихоновна к свояченнику подошла:

– Вы её, Михайло Иваныч, больно-то не слушайте. Она не от мира сего, всё в облаках витает, пора бы уж и о серьёзном подумать.

Машенька на дядюшку вопросительно взглянула.

– Иди, Маша. За поднос спасибо. Он в монастырском хозяйстве пригодится, да и я о тебе чаще вспоминать стану.

А сам подумал про себя: «Бедная. При родном отце в доме, словно чужая. Храни тебя Господь от злых людей, Машенька!».

…Накануне перед отъездом ходила Машенька в церковь к отцу Григорию.

– Чего тебе надо, дщерь?

– Напутствие, батюшка. Уезжаю я на яблоневый спас.

– Знаю, знаю. Наклонись-ка ниже.

Отец Григорий наложил руку на покрытую шелковым платком голову, велел крест целовать, а под конец спросил:

– Признайся, дщерь, грешна ли.

– Грешна, батюшка.

– В чем же грех твой?

– Отец Димитрий говорил, что грехи наши в нас живут оттого, что не любим мы себя.

– Никонианин!