Отец Димитрий погладил бороду, от угощенья отказался.

– Нельзя мне, матушка. Пост, ведь.

– Да бросьте, посты Вы – никониане все перепутали (антихрист надоумил). Пост-то в другие времена проводят.

Андрей исподлобья взглянул на брата:

– Оттого и не пригласили, что отец Григорий истинной веры, а вы – отступники. Как брата потчую, но не служителя Сатаны.

Отец Димитрий тяжело вздохнул, что уж тут сказать, насчёт веры промолчал: разве изменишь сурового Андрея. Бог с ним, каждый, ведь, по-своему считает, что душе ближе.

Внимательным взглядом осмотрел обстановку. Да, и правда всё здесь изменилось, особенно в столовой горнице, где семья собиралась за трапезами. Вокруг хлопотали девки, бегали туда-сюда, медовый пирог принесли.

– От пирога-то не откажитесь, отец Димитрий, – упрашивала Марфа Тихоновна, сама кусок отрезала, на блюдце положила.

– Не откажусь, голубушка. Лучше, чем в России, пирогов не пекут. А это дочки Ваши, значит?

Отец Димитрий глянул на двух смутившихся девиц в сарафанах. По тем временам ещё обычай бытовал – младшим не вмешиваться в разговоры старших.

– Дочки, значит?

– Да, батюшка. Софья и Катерина. Они у меня умницы.

– А где же младшенькая, Маруся?

Марфа Тихоновна только рукой махнула:

– Чёрт знает, где её носит. Странная она. Никак умом порешилась. Вот и мы в Петербург её отправить хотим. Жизнь посмотреть, авось изменится.

– Дело хорошее. Все сейчас в столицу стремятся.

– Только одна Полина против была, оттого и в скиты подалась.

– А Машенька что с вами за столом не обедает? Очень бы мне с ней пообщаться хотелось, похожа она на матушку нашу покойницу Анну Михайловну.

Отец Димитрий поцеловал тяжёлый крест.

– Коли хочется пообщаться, сейчас устроим. Девка Аграфена её кликнет. Эй, Груня! Поди сюда.

Девка Аграфена выросла перед Марфой Тихоновной, словно из-под земли. Это было худое создание с глуповатым лицом и жиденькой косицей, с вплетенною в неё голубой лентой. Она с любопытством уставилась на гостя в чёрной ризе, видя недовольство своей хозяйки, присмирела.

– Чего Вам?

– Кликни-ка эту ненормальную. Поди опять в своем березняке шатается, – доконает она меня скоро.

– Слушаюсь.

Девка Аграфена исчезла также внезапно, как и появилась.

Марфа Тихоновна поднялась.

– Пойду в погреб спущусь, солонину велю вытащить. Ты Андрей Иваныч, отдохнул бы.

– Успеется.

Выйдя на крыльцо, Марфа Тихоновна фыркнула, покосилась на отца Димитрия через окно.

«Два сапога пара. Всё туда же».

Андрей Иваныч откусил сахар, запил уже остывшим чаем.

– Где сынок?

– Сашка с приказчиком Семёном в лавку отправился товар проверять. Малец-то мне здорово помогает. Машеньку бы замуж выдать, тогда бы всё хорошо.

Пообмяк немного Андрей, как про дочку вспомнил. «Если у Машеньки родной матери нет, так хоть отец любит», – подумал отец Димитрий, – «Знаю, ведь, не больно её отправлять в чужой город хочет. На лице у Ондрюши написано».

– Пойду я, Михайло, велю Семёну нового груза везти: красок, да кистей. Старые-то давно поистерлись, подносы расписывать нечем.

Виновато Андрей Иваныч взглянул на отца Димитрия. Вон он какой – спокойный и терпеливый, а все ж вероотступник, не по христиански молится.

– Прости меня, братец. Совсем не чаял я тебя увидеть; хорошо, что заехал – родные, ведь, мы.

– Ничего, Ондрей, не кори себя. Господь рассудит, чья вера истинная, а чья нет.

Нахмурился Андрей, на падчериц посмотрел:

– Софья, Катерина, идите-ка матери помогите.

– Но батюшка…

– Идите, Михайло Иваныч, небось, не обидится.

Испуганно переглянулись. Нельзя противиться батюшкиной воле, вышли. Проводив их взглядом, Андрей затворил дверь.