Штабс-капитан Парфенов откашлялся и продолжил:

– «Упавший может стрелять из положения лежа. Если после четырех выстрелов ни один из противников не получит ранения, дуэль надлежит посчитать состоявшейся…»

Вообще-то, в России сражались, как правило, до результата, которым считалось тяжелое ранение либо смерть. Однако и штабс-капитан, и секунданты постарались оговорить все возможное, чтобы этого не произошло. Оттого и дистанции для поединка между поручиками Васильевым и Лисенко были определены столь значительные по меркам дуэльного кодекса[1]. Хотя особенных надежд на это обстоятельство возлагать не стоило – в егерских полках стрелять умели, а любые попадания в область живота по тому времени, как правило, становились смертельны.

После того, как секунданты обозначили барьеры, распорядитель дуэли Парфенов проверил и зарядил пистолеты:

– Господа, не угодно ли примириться?

Ответив окончательным отказом, противники получили оружие и разошлись по местам.

– Напоминаю, господа, по моему сигналу…

Поручик Лисенко застыл на позиции неподвижно, с какими-то совершенно пустыми глазами и бледным лицом. Поручик Васильев, напротив, выглядел чересчур возбужденным, движения его были резкими и торопливыми, волосы растрепались…

Двое всадников в русских военных мундирах выскочили из-за поворота, казалось, еще до того, как послышался топот копыт на дороге.

– Прекратить!

Заместитель командира 17-го Егерского полка майор Котляревский рывком осадил свою серую, в яблоках лошадь прямо на линии между противниками. Поравнявшийся с ним адъютант первым делом стянул с головы пыльный кивер, чтобы утереть со лба грязь и пот.

– Стыдно, штабс-капитан! И вам тоже, Иван Карлович. Не ожидал, никак не ожидал…

Майор будто и не желал замечать ни участников поединка, ни их секундантов, обращаясь почти исключительно к Парфенову и к старому полковому цирюльнику, с которыми знаком был еще по минувшим кампаниям.

– Немедленно явиться в полк! Аббас-Мирза переправляется через Аракс…

Взмыленные после скачки бока серой лошади Котляревского еще ходили ходуном, поэтому он пару кругов провел ее шагом по месту несостоявшегося поединка:

– Мы выступаем, получен приказ от командующего.

Не обращавший внимания, казалось, до этого ни на Лисенко с Васильевым, ни на секундантов, майор Котляревский слегка повернулся в седле и закончил:

– Господам офицерам – по пять суток ареста на гауптвахте! После возвращения в гарнизон из похода…

«В военных действиях следует быстро сообразить и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться».

Александр Суворов

На рисунке в анатомическом атласе был изображен человек с аккуратно распоротым животом. Человек походил на большую лягушку, раздавленную телегой – неизвестный художник расположил его тело таким образом, чтобы стали видны разноцветные внутренности. Кроме этого, каждому органу, находившемуся в брюшной полости, соответствовала своя надпись из двух-трех и более строк.

При всем желании прочесть то, что написано рядом с изображением, Мишка Павлов никак бы не смог – буквы были не русские, больше похожие на кружева, чем на сочетания слов или знаков. Хотя грамоту и все прочее Мишка знал не хуже других – в гарнизонном военно-сиротском отделении помимо Воинского артикула и строевых приемов воспитанников обучали Закону Божию, чтению, письму и арифметике «сколько нужно для делания обыкновенных выкладок». Тем более что за плохую учёбу солдатских сыновей секли розгами или сажали в карцер точно так же, как за малейшие проступки против дисциплины.

Мишку Павлова мать отдала на военное воспитание сразу по достижении им семилетнего возраста – вскоре после того, как отец его, унтер-офицер Воронежского пехотного полка, сложил голову при взятии Дербента. Особого пристрастия к «солдатской экзерциции», к артиллерийской или инженерной науке воспитанник Павлов за время учебы так и не проявил, способности к игре на флейте или на барабане у него также не обнаружилось. Зато почерк у Мишки был аккуратный, разборчивый, так что по окончании курса военно-сиротского отделения его отправили в 17-й Егерский полк на должность помощника ротного писаря. Однако в полку подходящей вакансии на тот момент уже не оказалось, поэтому новичка определили «по потребности» – в ученики цирюльника Ивана Карловича, который ведал также и полковым лазаретом…