– Тебе не понравилось?

– Ancha!9 – Глаза Корикойлюр сияли. – Icha ñuqa khuyani!10

Она, полностью обнажаясь, стянула через голову рубашку. В свете костра ореолы вокруг сосков ее груди и сами соски казались шоколадного цвета – под цвет волос.

– Ты прекрасна!

Корикойлюр уложила дона Пабло на спину и сама взяла его.

Дон Пабло стискивал зубы, чтобы не кричать во весь голос от безумного наслаждения – такого, какого он тоже никогда не знал. Он то закрывал, то открывал глаза, то сжимал пальцы в кулаки, то клал ладони на бедра Корикойлюр, то видел ее лицо, то не видел вообще ничего, даже когда глаза были открыты. Кровь неслась по его венам, взгляд застился, в голове мутилось настолько, что от связных мыслей не осталось даже обрывка. А когда всё кончилось, и он, ощутив на губах поцелуй, широко и уже не жмурясь открыл глаза, ему почудилось, что небо осыпается на него звездами. Звезды горели ярко, срывались с мест и падали, оставляя за собою длинные светящиеся хвосты. Видя такую красоту, он принялся загадывать одно желание за другим. Его не смутило даже то, что Корикойлюр, посмотрев на небо, нахмурилась:

– Para quyllurkuna11…

Он не знал, что в верованиях разрушенной Империи падающие звезды были дурным предзнаменованием.

– Хочу…

Корикойлюр ладонью зажала ему рот:

– Ama rimanki!12

Дон Пабло моргнул. Доселе едва уловимо красноватый оттенок белков глаз Корикойлюр стал четким и почти багровым. Это могло быть иллюзией из-за света костра, но почему-то дон Пабло так не подумал. Ему стало не по себе. По коже побежали мурашки.

– Что случилось? – шепотом спросил он.

– Urmanku quyllurkuna.

– Что?

– Падают звезды, – перевела Корикойлюр и внезапно заплакала.

Причину слёз дон Пабло так и не понял, но сами слёзы вывели его из состояния испуганной оторопи. Он уложил Корикойлюр подле себя, завернулся вместе с нею – впервые за всё время пути – в один плащ и, чувствуя тепло ее тела, стал нежно целовать глаза, не давая слезинкам течь из них и стекать по щекам. Постепенно Корикойлюр успокоилась. По ее ровному дыханию дон Пабло понял, что она уснула. Может быть, опять без сновидений. А может, и со снами: яркими и приятными. Дон Пабло провел рукой по шоколадным волосам, пристроил голову Корикойлюр себе на грудь и вздохнул, еще раз посмотрев на великолепное в не прекращавшемся звездопаде небо. А потом и сам закрыл глаза и тоже уснул – в осознании того, что свершилось нечто великое и богоподобное: в осознании счастья.

Утром в Корикойлюр ничто не напоминало о ночном плаче. Она со снисходительной улыбкой и без всякого стеснения смотрела на дона Пабло, корчившегося в ледяных струях горного ручья, и время от времени подбадривала его каким-то словами. Дон Пабло не понимал их, хотя о смысле догадывался. Он знал, что инки, объединив множество народов в одну Империю, дали этим народам не только общий для всех язык, но и множество собственных даже не столько обычаев, сколько привычек. Одной из таких привычек была гигиена, выражавшаяся в обязательных ежедневных купаниях. Там, где встречались горячие источники, строились настоящие бассейны. Но в большинстве случаев приходилось ограничиваться холодной, часто ледяною водой таких же горных ручьев, в одном из которых прямо сейчас и корчился дон Пабло. Испанцы, впервые столкнувшись с таким «обычаем», были поражены. Поражало и то, что обычай сохранялся даже спустя столько лет после крушения. Дон Пабло тоже поражался, но под насмешливым взглядом Корикойлюр послушно лез в ледяную воду и мылся, мылся, мылся… и матерился – отчаянно, но с надеждой, что уж этих-то словечек Корикойлюр точно не понимает!