Через неделю Машенька сказала маме:

– Я и школу закончу и в институт поступлю, только ты, мамочка, не страдай.

И вот вскоре утром на МТФ соседка, такая же доярка, как и мать Машеньки, сказала ей:

– А твоя Машка загуляла.

У Дарьи Ивановны, матери, горло перехватило. И когда к ней вернулся дар речи, она вскрикнула:

– Надька! Ты брэшешь!

Та прижала руку к сердцу:

– Истинна правда, убый мэнэ Бог, як шо брэшу. Сама бачила як она, колы ты с Емельяном уже дрыхныте, а Машка через викно убега из хаты и до ричькы подается. Я и подследыла по своёму бабскому любопытству. Там я и застукала. С Сёмкой она там валандается.

– С яким Сёмкой? У нас в хутори одын Сёмка. Так вин учитэль.

– Вот з ным она и любыться. Да ты сама сходы туды меж дэсятю и дванадцатю ночи. Сама и побачишь.

Дарья Ивановна весь день молчала, кипела возмущением и радостью. Гнев к Семёну, учителю, примешивался с радостным чувством к непобедимой силе любви, которое возвращало её дочь к жизни.

Мать выследила дочь.

На дальнем краю луга, под купами ив, увлажнённых радужным туманом, появились рядом ОН и ОНА.

Семён был выше ростом Машеньки, он шёл, обнимая свою подругу за плечи, и, время от времени склоняясь к ней, целовал. Затем мать увидела, как они оказались единым существом, для которого предназначена была эта ясная и безмолвная ночь. И она не воспротивилась этой божьей воле.

– Значит, Господь дозволил им любить друг друга, – подумала мать и смиренно ушла.

А началась эта любовь так: в школе Машенька, подойдя к Семёну Семёновичу, и, глядя ему загадочно в глаза, произнесла:

– Мне надо с Вами поговорить. Я буду ждать вас у речки в десять вечера.

– А если я не приду?

– Я буду ждать Вас хоть всю ночь, – её глаза превратились в манящие омуты озёрные, отчего учитель тут же и утонул в них. – Я же Вам нравлюсь!

Семён Семёнович свой, станичный. Он закончил пединститут, как направленец из колхоза, и второй год, как преподаёт в школе. Особой красотой он не блистал, но умением очаровывать окружающих его школьниц мог мастерски. Нередко он чувствовал, как устремляется к нему женская нежность, и хотя он твёрдо был уверен в своей неуязвимости к этому как учитель, как мужчина чувствовал их потребность в любви, вечно томящую душу женщины.

Он был убеждён, что Природа-Бог создала женщину лишь для искушения, для испытания мужчины. Что приближаться к ней следовало осторожно и опасливо, точно к западне, ибо руки её простерты для объятия, а губы отверстые для поцелуя. Что в сердце их живёт извечная нежность, готовая откликнуться на ласку. И чего греха таить? – грешил он не однажды, как и сейчас, идя на свидание со школьницей.

Он размышлял – на носу выпускные экзамены. Машеньке скоро семнадцать лет, какой же тут грех перед Богом и законом? И почему она так сказала:

– Я же вам нравлюсь? – А смотрела как!

Когда он подходил к Машеньке, он не представлял, как ему вести с ней. Подойдя к ней, он не сказал, а по-детски пролепетал:

– Маша, как ты сказала, я вот пришёл. Ты о чём хотела со мной поговорить и чего ты не стала говорить со мной в школе? – Он осознавал, что говорит совсем не то, о чём втайне хотел и чувствовал к этой совсем молоденькой и прехорошенькой женщине. А у Машеньки были чудесные глаза, великолепные золотистые волосы, волнистые, слегка вьющиеся, от неё веяло ароматом росистого поля клевера. И так хотелось ощутить вкус её губ, шеи, груди, но… "Что она подумает обо мне, я же ведь школьный учитель ," – билось в его сознании.

Но Машенька сама разрешила все его сомнения.

– Семён Семёнович, я безумно счастлива от ваших стихов, что вы мне в учебник литературы подложили.