Я всячески боролся с фортепиано. Мало того, что оно портило мое реноме среди шантрапы района, так оно еще стояло в моей комнате и занимало собой почти все жизненное пространство.

Наверное, всему виной была Ольга Владимировна. Эта училка по классу фортепиано. На людях и тем паче при родителях это был великолепный педагог и чудесный человек с великосветскими манерами. Но оставаться с ней в классе наедине было экстремальным приключением в стиле древнегреческого эпоса: Ольга Владимировна превращалась как минимум в Медузу Горгону. Каждое занятие с ней становилось битвой на выживание. Подзатыльник был самой нежной формой выражения ее восторга за неудачно сыгранную гамму. Она практиковала поощрительное лупцевание рук дирижерской палочкой и не брезговала хвалебным брызганьем слюной со словами, которые в приличной питерской семье можно говорить только по большим семейным праздникам, когда папа с мамой швыряют друг в друга мелкие предметы домашнего обихода. Я не любил Ольгу Владимировну. Она не любила меня. Я не любил пианино. Она не любила тех, кто не любил пианино. Напряжение росло и не могло не вылиться в физическое насилие. Кто-то должен был кого-то покалечить. Она сорвалась первой. С криком «Фальшивишь, паршивец!» на мои пальцы с эффектным щелчком опустилась крышка, закрывающая клавиши. Позже, в тот же день, мне выпало счастье сыграть гамму собственным лицом, ибо руками у меня больше не получалось – они дрожали от боли и вибраций, передаваемых эмоциональными страданиями. Ольга Владимировна тыкала меня лицом в клавиши и приговаривала: «Ты будешь у меня гаммы играть нормально!»

Такое простить невозможно. Ответить ей физически я был не в состоянии, но знал её слабое место. Фортепиано. С того дня во всей музыкальной школе началась эпидемия поломанных инструментов. Один за другим они отказывались играть и выдавали странные неправильные звуки.

Как любая женщина, Горгона Владимировна ничего не понимала в техническом устройстве механизмов. А так как фортепиано все-таки механизм, у меня было эволюционное преимущество в этом вопросе. Сначала я просто подкладывал газетные полосы между молоточками и струнами пианино. Эффект невысокий, но направление правильное. Такой ход быстро нейтрализовали, и мои мучения продолжились. Но теперь я жил местью, и поход в музыкалку становился сродни набегу викингов на Британию. Я чувствовал себя берсерком, жаждущим мщения. Последствия не страшили, наоборот. В худшем случае меня бы выгнали из школы. Я вожделел худшего случая. Поэтому я стал надламывать молоточки, ударяющие по струнам. За несколько минут до начала занятий с Горгоной воровал в «мучительской» ключ от класса, невидимо проникал в него, с блеском в глазах совершал злодеяние и полный предвкушения так же анонимно возвращал ключ на место. В результате при первых аккордах молотки отламывались, и музицирование становилось невозможным. Ольга Горгоновна не терпела фальши, и мы мытарствовали с ней по школе в поисках свободного исправного инструмента. Время летело незаметно. Странно, но спонтанные поломки почему–то упорно списывались на старость инструментов, что послужило поводом для закупки новых. Виновных не искали, и это удручало. Пришлось пойти на крайние меры. Удар был нанесен в самое сердце – в деку инструмента. Небольшое шило, долото и молоток – вот оружие настоящего борца с унылыми, тухлыми гаммами. Пианино трещали по швам, Горгоновна гневалась и метала молнии, работа всей школы по классу фортепиано была саботирована. В этой неравной борьбе незаметно подкралась весна и на носу оказался экзамен–концерт, традиционно устраиваемый в школе, на который приглашались родители учеников и руководители шефских организаций. Поняв бесперспективность анонимных акций, я решил выйти из тени. Но ломать инструменты уже стало не смешно, сколько можно повторяться? Свежие идеи не посещали голову.