* * 2 * *

В кабинете своем, сердито ворча на старого, седого слугу, Егор Антонович Энгельгардт немного нервно дергал ящики секретного стола – конторки, где лежали папки с делами лицеистов – воспитанников…

– Что это, право, свечей не допросишься?! Принеси еще огня, да позови господина Пилецкого сей час! Эки дела, господа воспитанники топиться удумали! Да что ты знаешь о Кюхельбеккере? С чего сие происшествие приключилось?!! – вопросительно – строго уставился Энгельгардт на седые бакены слуги, сквозь стеклышки пенсне – велосипеда. Тот испуганно попятился…

– Не могу знать, Ваше Высокоблагородие, господин директор! Всегда тихие были, читали много, все с книжками, только уж если выведут их-с! Не дай Бог! Вспыльчивы очень-с! Опять же господин Пушкин, егоза…

Что – «господин Пушкин?» Обижали чем? Доктор – хорошо ли смотрел? Нервы не расстроены ли? Не было ли в чем ущемления, придирок неуместных?… Да что ж ты пятишься, горе ты глупое?!.. Беги сейчас за Пилецким, да ключи принеси, эти, кажется, негодны! Ах ты, беда мне с этими вольнодумцами – пиитами! Еще до Их Величеств дойдет! Государыня Императрица*18и так уж беспокойство высказывала.. Мягкосердечна Государыня, но за деток – голову с плеч снимет, не пожалеет ни минуты! Даром что – ангел небесный! Так – то, горе ты глупое! Иди уж!

Егор Антонович мягко усмехнулся, глянувши на пятившегося слугу, с досадою еще раз дернул заупрямившийся ящик, тот не выдержал напора… и вывалился из конторки вместе с содержимым. Бумаги разлетелись по ковру. Охнув, директор присел на корточки – подбирать. Наткнулся на характеристику, написанную крупным размашистым почерком Пилецкого…

«Кюхельбеккер Вильгельм, лютеранского вероисповедания, 15 лет. Способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого в вещах его мало порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен, с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях приметны некоторое напряжение и высокопарность, часто без приличия… Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинениями.»

* * 3 * *

– Вот – вот, то то и оно, господин учитель, сочинения до добра не доводят!! Давно известно. …Как же это Вы так, наставник Благородного Дворянского Пансиона (с 1818 года), лицеист с серебряною медалью, в Коллегии иностранных дел служили, на хорошем счету у генерала Алексея Петровича Ермолова были – на Кавказе, и на тебе – в Цареубийцы записались, с мятежниками заодно?!… А Вы знаете, что Вас ожидает, милостивый государь – бунтовщик?! – генерал, граф Алексей Федорович Орлов гневно сжал в толстых пальцах перо, остов его согнулся пополам, оно сломалось и полетело на пол.

Вильгельм не заметил в какой угол, в комнате был полумрак Он расправил плечи, глубоко вздохнул, расстегнул душивший его ворот шинели, прищурил близорукие, чуть навыкате, глубокие ореховые глаза – впадины. В них мелькнул затаенно насмешливый огонек.. Или Орлову показалось?!

(Проклятые эти лицеисты – бунтовщики, гвардейцы… Умничают на каждом допросе… О «Свободах» рассуждать горазды! Набрались там, в заграницах, ума.. От которого горе одно! Вот, кстати, еще и с тем сочинителем знаком сей бунтовщик, с Грибоедовым… Жаль, отпустили дипломата рано! Порасспрашивать бы.. Поприпугивать..Однако, желание Государя… Пришлось «сочинителю – театральному», дипломатишке в пенсне, оправдательный аттестат выписывать! Ладно уж, хоть этот, закованный в железа не увернется!)