Берг достает щегольской маленький ноутбук, открывает. На мониторе фотография – симпатичный мальчик лет двенадцати, с такой же смешной стрижкой – вихор на макушке и длинные волосы по плечам, как у Андреаса. Мальчик сидит в кресле у какого-то цветущего куста, смеется и показывает «виктори» – два растопыренных пальца.

– Ваш сын? – Маша кивает на фото.

– Да-да, это мой сын Константин.

– Ох ты, по-русски назвали?

– Я назвал его именем великого византийского императора Константина. Если у меня будет еще один сын, его имя будет Максимилиан – тоже византийский император.

– Вы поклонник византийских императоров? Тогда должны знать, что русские князья их сильно били когда-то, – смеется Маша.

– Византия – великая мировая культура, я очень люблю Истамбул, много работал там. Особенно храм Айя-София, – серьезно объясняет Андреас. – В нем есть такое окно, туда надо положить руку и загадать самое важное желание – оно сбывается.

– И у вас сбылось? – не удерживается Маша.

– Сбылось… – Андреас медлит, но потом все же договаривает: – Я хотел, чтобы у меня была хорошая семья, родились дети. И Константин у меня появился.

– Здорово! – Маше почему-то неловко, что-то горькое есть в интонации немца. – Значит, исполнится и второе желание – родится маленький император Максимилиан.

– Это отдельная проблема, – как-то слишком отчетливо отвечает Берг. – Но я счастливый, что у меня есть Константин.

– А вы его дома так и называете – Константин?

– Называем, да, – кивает немец. – А вы называете как?

– Маленьких у нас называют Костя, или Костик, или даже Котик – у меня есть такой родственник мальчик Котик, – улыбается Маша.

– Это значит маленький кот? Котьенок?

– Ну да, типа того. Маленькие ведь все мягкие, пушистые и все похожи – котята, собачата, ребята, – веселится Маша.

– Да-да, – отводит взгляд Андреас и начинает что-то быстро набирать. Показалось или нет, что глаза его подозрительно заблестели? Он что, прослезился, настоящий толстый сентиментальный немец?

Полистав полчаса какой-то глупый гламурный журнал, Маша косит глазом на монитор, но текст набран на немецком.

– Путевые заметки? – не выдерживает она.

– Да-да, – отрывается от клавиатуры Берг. – Наше путешествие началось, и я записываю это.

– Это – что? – не унимается Маша.

– Вот… – Берг шевелит губами, быстро переводит. – Моя спутница – русская журналистка Мария. Она красивая молодая женщина, стройная, с коротко стриженными светлыми волосами и грустными серыми глазами. Я не знаю причины ее грусти, но когда Мария улыбается или смеется, она становится еще красивее, а ее глаза – еще грустнее…

– А-а, ну да, кхм, – тянет от неожиданности Маша. Ей хочется провалиться сквозь твердое самолетное кресло, но делать нечего – надо как-то выкручиваться из ситуации. – Вы мне вот так грубо льстите, Андреас? – Она пытается перевести все в шутку. – Не поможет, русские журналистки неподкупны!

– Льстить – это говорить неправду? – пытается вспомнить редкое слово немец. – Да-да, но я написал правду. У вас есть горе? Я не имею прав спросить, извините.

– Да какое горе! – Маше становится на мгновение остро стыдно – надо же, распустилась до чего. – Так, мелкие неприятности. Все будет путем!

– Путем? Путь – это дорога? Это значит – мы правильно летим? Надо записать! – смеется Андреас.

«Не слишком ли он умен, сентиментальный толстяк, не хвачу ли я с ним настоящих проблем, и как, собака, хорошо знает русский язык!» – Этими вопросами Маша задается до самого Южно-Сахалинска, который, как всегда, внезапно выскакивает из плотных облаков уже почти на самом приземлении.

Странно приехать в родной город, где нет уже твоего дома. Восемь лет назад, похоронив отца, мама переехала в родной городок в Центральной России.