И спутник для дальнего путешествия, от которого так много зависит, выбран совсем не тот, какой был бы нужен. Нет, девушка мила, кажется, неглупа и с характером, и ее шеф и старый друг Валерий о ней отзывается с большой симпатией. Но как она перенесет физические нагрузки там, на островах, где понадобится много ходить пешком? Хватит ли у нее сил и здоровья сыграть важную роль в том деле, которое он задумал? И самое главное, поймет ли она его, если придется сказать правду? Отчего-то ему казалось, что мужчина понял бы и вернее согласился бы помогать. Конечно, он готов стимулировать напарника деньгами, но в таком деле деньги не всегда – главное…

Но что делать: все сложилось так, как сложилось. И что бы ни было дальше, он выполнит то, что задумал. Ведь это, по сути, единственный оставшийся у него шанс.

Андреас аккуратно упаковал вещи, перечитал последнюю, написанную три дня назад, страницу дневника, кратко записал то, что произошло за последние дни. Нужно принять душ и лечь пораньше, чтобы выспаться перед самолетом. И конечно, как всегда, вечером позвонить домой.

За толстым стеклом иллюминатора топорщится выгоревшая шкура сибирской тайги: светлый подшерсток и темная шершавая ость вековых елей. Шкура свалена в складки там, где горы, и плоско тянется сотнями километров на равнинах.

«Я лечу привычно, как едут на автобусе в райцентр жители дальних деревень. За годы сахалинской жизни налетала оттуда в Москву и обратно сотни раз вокруг экватора – есть такая мера длины у дальневосточников. Было бы тяжко, если бы не нынешняя самолетная мода – новые авиакомпании теперь, как за границей, предлагают в полете алкоголь. От выпитого вина слегка туманится голова, зато отпускает ледяной ком страха внутри.

Симпатичная стюардесса движется по проходу, по-матерински наклоняясь к креслам. Да, мы все в самолете похожи на маленьких детей – в душе трусим, как бы ни был спокоен полет, заглядываем в глаза проходящим мимо летчикам, хотим услышать лишний раз, что все в порядке.

Я лечу, ощущая под собой огромный слой воздуха, у земли плотного, но выше все более разреженного. За бортом, на высоте десяти километров, его почти уже нет – если выпасть из самолета, задохнешься быстрее, чем успеешь испугаться…»

Маша открывает глаза, прерывая текст, который сам собой складывается в голове – не для дела, а так, словно страница книжки, которая никогда не будет написана. В последнее время она и на ходу, и в транспорте постоянно пишет в уме какие-то тексты – может, чтобы занять голову, чтобы не думать о последних событиях, не чувствовать себя несчастной?

Она не успевает додумать эту не очень приятную мысль – Андреас что-то завозился в кресле рядом. Она поворачивается к нему.

– Мария, пожалуйста, сколько времени мы будем плыть до острова Итуруп? – Андреас тычет сарделечным пальцем в свою роскошную карту Дальнего Востока – подробную, напечатанную на тонком пластике. Сложенная как маленькая книжка, она ничего не весит, не порвется и не размокнет – не иначе в военном ведомстве изготовлена. От южной оконечности Сахалина до Итурупа его толстый палец едва помещается.

– Точно не скажу, зависит от теплохода и от погоды, если «Мария Ульянова», то часов двадцать, а если «Софья Перовская», может, и побыстрее.

Маша в который раз изумляется страсти своего спутника к точности. В такси он донимал шофера, сколько минут тот будет ехать до Домодедова. Таксист, слегка напрягаясь и глотая «связки» слов, пытался объяснить, что в Москве даже в ранний час это предсказать невозможно: пробки бывают на пустом месте. «Да-да», – вежливо кивал Берг, но было ясно, что ему объяснение не очень понятно.