Люба и Саша познакомились в драмтеатре. Парень увидел грустную девушку, которая сидела одна и сосредоточено глядела на сцену, ждала, когда начнётся спектакль. Друзей у Любы не было. Она уже год как вернулась в родные края после учёбы в Ленинграде, но новых знакомств не завязала, а старые друзья были потеряны навсегда. Но всего этого Саша, конечно, не знал, парень просто видел красивую и печальную девушку, которой нужна была приятная компания. Он подсел и завязал разговор, хотя Люба смотрела на него так, словно он был её не достоин. Но парень не обиделся: он воспринял её надменность как вызов. В итоге Саша и Люба прожили вместе большую часть жизни. Саша победил.

Наконец-то врач смог принять Любовь Михалну. Но перед этим ей пришлось ещё долго просидеть в коридоре под дверью. Она с кислой миной осматривала облупившийся потолок. Неужели больницы специально делают такими отталкивающими, чтобы люди не хотели возвращаться? Дело даже не в грустных выцветших стенах или неприятном запахе хлорки и сырости. У медработников, особенно в государственных учреждениях, такое выражение на лице, будто каждый из них мечтал о большом успехе в балете, музыке или космонавтике. Но роковая судьба привела их сюда для спасения жизней, а они хотят, чтобы всё человечество вымерло.

Напротив сел дед и раскрыл газету, он причмокивал и мычал. Старик был таким жёлтым, словно его окунули в краску или он тот самый «жёлтый человечек», благодаря которому низкопробная пресса получила своё название. А глаза на выкате – это всегда страшно и напоминает куклы из фильмов ужасов. «Может, и хорошо, что Сашка не дожил до этого возраста. Жалкое зрелище», – подумала Любовь Михална. Дед между тем продолжал читать, хотя больше было похоже, что он просто бесцельно блуждает по страницам, пытаясь узнать буквы. И не узнавал…

Любовь Михална прислушалась. Нечленораздельные звуки превратились в слова. Дед рассказывал, как в сорок втором бил французов где-то под Карелией. Волшебная история. Оказывается, «жёмапельные» морды до сих пор в плену у русских и доедают за теми картон. Только не очень понятно, кем был старик – казаком, кавалеристом или мушкетёром. Любовь Михална боялась, что с ней произойдёт то же, что происходит неизбежно почти со всеми, – слабоумие. И хуже всего в этой болезни то, что ты её не осознаёшь. Так было и с матерью. Она медленно сходила с ума, пока в один день не перестала узнавать семью. А начиналось просто: характер матери делался всё невыносимее и невыносимее. Она по сущей ерунде ругалась с друзьями и родственниками: то обвиняла в краже серебряной ложки, то сама крала золотые цепочки, то просто цапалась из-за дурного настроения. Никто не понимал, что это и есть начало старческого безумия. Что-то щёлкает в голове, и ты больше не способен воспринимать мир адекватно. Каждый человек становится для тебя потенциальным врагом, каждая коряга ночью – злым духом.

Мать сидит на краю жёсткой кровати, расплетая всё ещё толстенную косу, и, молча, смотрит на дочь как на совершенно чужого человека. Это воспоминание до сих пор мучает Любовь Михалну. Мёртвая мать снится ей часто. Последние десять лет – почти каждый день. Раньше они любили друг друга такой нежною любовью, что некоторых брала зависть. Это мать настояла на том, чтобы Любочка уехала в Ленинград учиться в Репина. «Кто-то из семьи должен спасти души остальных», – женщина была абсолютно уверена в силе искусства. Ведь иконы – те же картины.

Ноги резко заныли. Иногда от плохих или скорбных мыслей такое случалось, но сейчас было особенно больно. Пульсация отдавала в самое сердце. Эта боль – как клетка с шипами для сердца: ему бы хотелось биться быстрее, но это невозможно. Любовь Михална собрала все оставшиеся силы в кулак, надела на лицо маску спокойствия и открыла дверь кабинета. За столом сидел молодой, но очень замученный парень. Он тяжело взглянул на старуху и скорбно улыбнулся. Она сделала вид, что не заметила, хотя в тот момент всё поняла.