Собственно, этот уголок сотворили сами жители Баскова переулка,12, где за кустами и парой берёз раньше был сколочен столик для забивания «козла» пожилыми и серьёзными обитателями двора. Но стараниями тех же хозяюшек стол оказался разобранным, распиленным – в общем, разрушенным до основанья, а затем…, а затем уже никто в этом уголке уединения не стал ничего сколачивать для построения нового коммунистического будущего и всемирной победы существующего материалистического разума. Но на пеньках, оставшихся от стола, и валяющемся возле стены бревне, стали собираться местные пацаны из этого и соседних дворов. У молодого поколения это место быстро нашло применение: здесь никто не мешал поиграть в «пристенок», тайком от взрослых покурить и даже выпить «три семёрки», портвейна, который считался у пацанов достижением ума и развития. Вот только редко эта винная удача перепадала на душу подрастающего поколения, но уголок считался поистине шпанским.

На дворе уже вовсю царствовала осень, хоть листья на берёзах и окружных кустах ещё не думали желтеть, но каждый утренний бриз с моря приносил запах ни с чем не сравнимый запах осени. В это время большинство ребят ещё учились в 193-й школе, которая находилась за два квартала от этого места, и в шпанском уголке прятались либо беспросветные прогульщики, либо те, кто учился во вторую смену, либо вовсе в школу не ходящие. Не посещающих школу было мало, но именно они вызывали у всех пацанов беспричинное уважение, потому как это считалось не бывалой смелостью.

В этот раз из местных пацанов там никого не было, лишь один насупленный мальчик небольшого росточка приютился в заветных «кущах» на валяющемся возле стены брёвнышке. То ли он удрал из школы с продлёнки, то ли совсем не ходил на занятия, но это вряд ли, потому что нигде в обозримом пространстве его школьного портфеля не было видно.

Самое интересное, что вдруг из двора сюда протиснулся какой-то мужик с отнюдь не школьным кожаным портфелем, велюровой серой шляпе и такого же цвета пиджаке с карманами. Но брюки, выглядывающие из-под пиджака, были чёрного цвета, что немного успокаивало, ибо приютившийся на брёвнышке пацан не терпел ничего светлого и вызывающего.

– Зодорво бывал, – приветствовал мальчика вновь прибывший.

– Здоровее видали, – отозвался тот и снова насупился.

– Ты чего надулся, как мышь на крупу? – спросил незнакомец, присаживаясь рядом на брёвнышко. – Или в «чику»5 продул?

– Продуешь тут, – буркнул мальчик и отвернулся. Потом снова повернулся к собеседнику и добавил:

– Ты, дядя, Косого не знаешь. Он сука-блин всех обыгрывает…

Но в следующее мгновенье мальчик замолчал и даже отодвинулся от нового знакомого, потому что тот заразительно захохотал. Школьник смотрел на него, как на свихнувшегося в одночасье идиота и даже в глазах его проскользнула искорка откровенного испуга. Нельзя сказать, что малой был не из трусливых – как раз наоборот, но на всякий случай его клетчатая синяя рубашка была заправлена в шаровары, подпоясанные солдатским ремнём с увесистой пряжкой. Только снять ремень и намотать на руку пацан опять-таки не решился.

Меж тем мужчина, отсмеявшись, повернулся лицом к мальчику и произнёс довольно благожелательным тоном:

– Ты меня извини, но насмешил – дальше некуда!

– А чё я такого сказал?

– Да нет, ничего особенного, Володя, – мужчина даже картинно вытер слёзы таким же клетчатым синим платком, какой была рубашка у его молодого собеседника. – Просто ты обругал Косырева Валентина так смачно, что ему, наверное, даже икнулось в это время.

– А откуда вы знаете как меня зовут? – насторожился пацан. – И Косого тоже? Я сказал его погоняло, но по имени не называл.