– О, не глупи. – Она внезапно протянула ко мне руки, сложила ладони и подняла мой бюст, хихикая от восторга. Я вскрикнула и отскочила, невольно рассмеявшись. – Ты научишься, chèrie, получать удовольствие. Они это оценят. Твою красоту.

– Vous me faites rougir[69], мадам. Инга.

– Это так красиво: твой румянец, твоя улыбка. – Она взволнованно обхватила себя руками. – Так прием пойдет куда веселее. Ты войдешь в комнату, сама элегантность. – Она похлопала ресницами и выпятила грудь. – Вот как это делается. Все мужчины спросят: «Кто она, эта загадочная красавица?»

– Сомневаюсь, – пробормотала я, но мысль эта меня будоражила. А что, если они будут смеяться?

– Они станут бегать за тобой и влюбятся, как только ты им улыбнешься. Вот так, да.

Еще два часа мадам продолжала давать мне уроки, примеряя наряды, обучая меня флирту и рассказывая про лифы, рюши и драпировки. Половина платьев слишком тесно обхватывали мне спину, но она все равно их на меня натягивала, но не застегивала пуговицы на моих широких плечах дровосека. Когда я отказалась снимать комбинацию, она стянула ее мне через голову, невзирая на протесты, внимательно изучив взглядом мое тело.

Я скрестила руки, пряча грудь. Инга вела себя странно, непристойно. А может, и нет. Что я знала о привычках знати? Может, у них принято разгуливать полуголыми. Несмотря на смущение от разговоров о любовных связях и охоте, я ощущала новое бурление в крови. И меня зачаровало зрелище в зеркале: наши ярко накрашенные, сложенные бантиком губы. Jolie, сказала она, поселив во мне червячка тщеславия. Красавица. Моя мать была бы возмущена. К. Т. бы презрительно фыркнула. Эта французская бабенка. Но сейчас я осталась здесь одна, а Инга была неотразима. Восхитительна. Какой вред от красивого платья или от того, чтобы повеселиться? Всего один разок.

Она сняла с вешалок еще несколько платьев.

– Как же весело наряжаться. Мы птички, а это наши красивые перышки.

Мне вспомнилась песенка «Alouette» про жаворонка, которому ощипали перышки, оторвали клюв и голову. А что, если меня тоже ощиплют? Наконец Инга выбрала для меня зеленое платье.

– Это тебе подарок.

– Мадам? – Неправильно принимать подачки. Платье было нежным, как крылья бабочки. Если я облачусь в струящийся шифон, может, я сама превращусь в бабочку и упорхну в новом зачарованном обличье?

– Non merci, – отказалась я, хоть и жаждала получить наряд.

– Ты его примешь, – ее слова прозвучали как приказ. – Король. Ты ему понравишься. Может, он даже окажет тебе предпочтение. У него еще не было… американской подруги.

Она помедлила, словно подбирая слова. Потом сказала напрямую:

– Когда-то давно, Сильви, именно le roi Леопольд заметил меня и выбрал в число придворных дам. Если бы не он, я не встретила бы мистера Паджетта и не была бы сейчас здесь, в его доме. Понимаешь? Неужели не понимаешь? – Она рассмеялась. – Платье, король и богатый джентльмен – это может изменить судьбу. Для меня так и случилось. И для тебя это возможно, надеюсь.

– Моя судьба уже изменилась благодаря вам, – сказала я.

– Не стоит благодарности, дорогая. Мне доставляет радость поднимать людей из низов наверх, к лучшей жизни, – ответила она. – Я надеялась, что Адель тоже сможет – понимаешь?

Я кивнула, словно все было ясно, но в тот момент, несмотря на ее намеки, мне еще ничего ясно не было.

Позже, вспоминая то лето, я уже воспринимала Ингу без розовых очков наивности и понимала, что она хотела пожертвовать мной в своих целях. В то лето графине Ингеборге Лафолетт де Шасси Паджетт было всего двадцать шесть лет, и она по возрасту годилась мне в сестры. Я подпала под ее чары. Когда она оставила меня одну, чтобы собрать отвергнутые наряды с пола, я покрутилась в зеленом платье, любуясь отражениями в зеркалах, казавшихся бесконечными, как мое будущее. Я приподняла грудь ладонями, как это делала она, ощущая внутри горение дерзкого пламени.