В отличие от того, что сегодня можно услышать на этот счет, в отношении переноса все зависит от серьезности аналитического намерения. Перенос должен быть адресован не аналитику, а анализу. Поэтому многие, понимая это буквально, делают все, чтобы аналитическую дисциплину удержать на высоте. Скажем, миллеровская позиция предполагает, что анализ нужно оберегать от профанов. То есть, если не существует переноса на сам анализ как на институцию, практику или будущую профессию, перенос на аналитика никогда не сложится. Это тоже определенная загадка. Этого Фрейд никогда не объяснял. И на самом деле, делая все, чтобы перенос сложился именно в области анализа – пропагандируя аналитическую дисциплину, читая лекции о ней, посещая различные учреждения для того, чтобы дать об анализе знания, – он тем не менее никогда об этом не писал и не говорил. Хотя для всех это было очевидно. И когда анализант пишет, что он хочет «пройти у вас анализ» или «анализ у вас», главное означающее – это «анализ», а не «вы». Фрейд создавал репутацию именно дисциплине. Хотя буквальная поддержка этой репутации тоже может обернуться своего рода выхолащиванием. Мы это видим на примере того, что сейчас происходит с миллеровской школой. Как бы руководство и представители этой школы ни ценили анализ, как бы ни ограждали его от разнообразных влияний и воздействий, он от этого страдает не меньше, чем от смешения его, скажем, с психологическими дисциплинами. Чрезмерная рафинированность ему тоже не показана. По всей видимости, больше того, что сделал с психоанализом в широком смысле Лакан, при котором он сделался абсолютно разомкнутым, открытым любой интеллектуальной сцене, сопряженным с критикой власти или разбором кинематографа, – извлечь из него нельзя. Другими словами, до Лакана анализ не вызывал такого почтения потому, что представлял собой систему до некоторой степени популяризованную, но замкнутую, а после Лакана, напротив, он делается системой непопулярной, хотя и предположительно открытой. Однако Лакан сочетал и то и другое, чего не удается всем остальным.

Итак, встроенность симптома психоанализа в индивидуальный симптом отдельно взятого невротика, с одной стороны, способствует складыванию переноса на психоанализ и возможности для анализанта его пройти, с другой – выставляет для этих же процессов помехи и препятствия. При этом помехи это обязаны не тому, что психоанализ в целом переступает порог клиники и добивается принятия и признания себя глобальным, общечеловеческим дискурсом и культурным феноменом современности. Нет, дело отнюдь не в том, что он частенько использовал рупор и устанавливал внешние связи с сопредельными и не очень сферами, не в том, что он заставил человечество кардинальным образом пересмотреть взгляды на человека, его место в мире, его жизнь, историю и судьбу. Психоанализ, несомненно, оставил неизгладимый след в «психологии масс» и оказал влияние на ключевые процессы и судьбы всего двадцатого и начала двадцать первого веков. Однако вопрос не в подвижках и воздействиях психоанализа самих по себе, а в том, как и в каком направлении, начиная с определенного момента, происходило преломление этих процессов. Как отмечает Г. Тупинамба, когда в начале 1960-х годов Жак-Ален Миллер подверг означающее тотализированной формализации и граница закрытой искусственной внутрианалитической ситуации была размыта, латентное наслаждение, которое аналитик был призван культивировать и регистрировать в кабинете, частично покидает оболочку индивидуального симптома в аналитической ситуации и «выходит в мир». Происходит утечка того наслаждения, «огораживание» и удержание которого в резервации узко клинической практики было доселе важнейшей задачей психоаналитика. И психоаналитическая мысль следует за ним на уличные площади, на экраны кинозалов, в выставочные галереи, на страницы книг и желтой прессы, на помосты политических баталий… Психоанализ распространяет свои права владения на это наслаждение, заполнившее практически все сферы и феномены общественной и частной жизни: от подростковых увлечений и медиаконтента до педагогических практик и биополитики. Однако, возвращаясь в своем новом переизданном самовыдвижении, психоанализ, будучи, теперь полагая себя в праве выносить суждение на предмет состоятельности тех или иных дисциплин в их обращении с их же собственной нехваткой, в ситуацию этого «наслаждения без границ» помещает и себя, что, в свою очередь, приводит к полному перед ним обезоруживанию. Таким образом, анализ лишается своего главного теоретического орудия и инструмента – способности производить и транслировать знание о наслаждении, – поскольку и сам оказался этим наслаждением практически полностью захвачен. Попадая на территорию этого наслаждения, аналитик неминуемо вынужден столкнуться со своей неспособностью положить ему передел. Тем самым он лишь развязывает этому нелокализованному, безбрежному, затопляющему наслаждению руки, чтобы, в свою очередь, уже оно не позволило образовать ему аналитическое знание. И это неудивительно, ведь чтобы подобное знание произвести, необходимо это наслаждение сперва усмотреть, выделить, зарегистрировать.