– Не исключено, – отвечал мой товарищ, опять же, чтобы отвязаться.

Вот такие беседы.

Тупик, одним словом.

Сенечка от дискуссий быстро уставал.

Он семечки жареные любил.

Семечки – Сенечка.

На мой взгляд, рифма удачная.

Насколько я знаю, в имени Сенека ударение приходится на первый слог, что также позволяет рифмовать его с Сенечкой. Что я и сделал однажды в не самом удачном своем стихотворении. Сенечка – Сенека.

Тоже удачная рифма.

На мой взгляд.

Иногда придумываю стишки. Для себя.

Чаще плохие.

Обожаю наблюдать за тем, как работает человеческая мысль. Первоначально она не подает никаких внятных опознавательных знаков. Так, что-то неуловимое: звук, междометье ни к чему не обязывающее, сквознячок. Мы и представления не имеем, в каком направлении собирается она продвигаться, какой путь выберет? Станет ветром, а, может быть, сокрушительным ураганом. Неосторожное или неточное слово может пустить мысль по ложному следу. И мы в своих умозаключениях и поступках вслед за нею начинаем петлять, путаться, подчас спотыкаться. Однако же, через некоторое время, когда мы, уже вконец заплутавшие, с ужасом начинаем осознавать близкую катастрофу, она каким-то невообразимым способом являет нам суть, и проливается свет. Это явление я сравнил бы с северным сиянием, которое, конечно же, неким образом объясняется учеными, но понять его человек не в состоянии.

Как и деторождение.

Как все вообще.

Ниспослан свыше

Кулик сказал:

– Логика всегда дорога в тупик.

Сенечка пошел к себе домой, а я пошел к себе домой. Захотелось одиночества обоим. Иногда мы расставались.

Время действия описываемых событий – дожди.

У меня, как я уже говорил, отпуск.

В тот день по пути к дому мне нестерпимо захотелось кого-нибудь облагодетельствовать.

Телефон мой был потерян, или у меня его на тот момент вообще не было, не помню. Не люблю телефоны.

Это была такой момент, я бы назвал его «жизнь в глицерине». Как будто меня погрузили в глицерин, и весь окружающий мир сделался безучастным, беззвучным, бесчувственным, тягучим, в дрожащих капельках. Тот самый анабиоз.

Так в старых фильмах изображали сны.

Накануне от меня громко и болезненно ушла жена. Закономерно. Не могла смириться с моей затянувшейся юностью. Потому стремление кого-нибудь облагодетельствовать было для меня логичным и, в известной степени, спасительным актом. Для меня, опустошенного по пути к пустующему своему дому.

«…опустошенного по пути к пустующему своему дому». Так играют отдельные фразы в голове крепко выпившего человека, в особенности, когда он понуро бредет домой или просто бродит.

Плюс стремление к возвышенному.

Я ей говорил:

– Мне нужно полежать, просто полежать. Полежать вот таким образом – руки под голову. В тишине. Сколько? Сказать не могу. Больше всего на свете мне теперь нужно полежать вот таким именно образом – глаза в потолок. Никого не слышать, ни о чем не думать, просто лежать, и все. Час лежать, месяц лежать, год лежать, чтобы меня никто не трогал. Чтобы никто не побуждал меня встать, даже сесть. Лежать, и больше ничего, даже если для этого нужно умереть. Прошу, умоляю.

Так говорил.

Я ей говорил:

– Конечно, можно забыть друзей. Отчего не забыть? Забываем же мы своих родственников. И нас не заботит, что генеалогическое древо наше сохнет и осыпается, как высыхает и осыпается лимон в прокуренном кабинете. Нас не заботит, что и сами мы таким же образом сохнем и осыпаемся или, того хуже, источаем ядовитые пары, подвергая опасности близких и дальних, включая друзей, с которыми так сладостно выпить рюмочку-другую. От чего, конечно, можно отказаться, но зачем в таком случае все?.. Какая-то белена.