Мечта

Кулик сказал:

– Мечта, воронка живая птичьих – не птичьих стай. Всегда сбывается, ибо всесильна. Ибо к Богу обращена. Как молитва.

Слова

Кулик сказал:

– Слово благостно, но и опасно. Всякое слово, даже самое незначительное. Хоть вслух, хоть про себя – одно и то ж. А пойди уследи за словами, когда их рой бессонный! Пространство глаголу послушно. История из слов состоит, и всякое житие. Слово способно младенчика затеять, и убить способно. Если бы не слова, человек жил бы триста лет, не меньше. С другой стороны, когда бы речь ни была нам дарована как высшая милость и символ доверия, нас могло бы и не быть вовсе: бессловесных тварей и без нас хватает… Триста – особенное число. Стоило Романовым трехсотлетие отпраздновать, как тотчас незыблемая, казалось, империя зашаталась и рухнула вскоре. Если рухнула, конечно. По этому поводу у меня определенные сомнения возникают. Я смятений не гоню – душу греют… Я в числах толк знаю. Побаиваюсь чисел, но не отталкиваю. Системы выстраиваю изредка. Я вас в этом смысле просвещу. Позже. Пока вы не готовы… Молчу, да. Уж я говорил… А вы моим повторам не удивляйтесь. И не сердитесь. Мои повторы – не просто так. Концепция и тропа… Молчу. Будучи по склонности человеком державным, больше молчу. Державе пустая болтовня вредит. Вот вам теперь кажется, что я болтаю без умолку, но это иллюзия. На самом деле – молчу. Да я уж вам докладывал. Да вы и сами убедитесь, когда поймете, что при всех моих речах, без сомнения, полезных и поучительных, главный смысл остается сокрытым. Примите мою речь как мелодию, не более того. Но слушайте не отвлекаясь. Цельные люди в большинстве таким-то образом и спасаются. Еще поют в трудную минуту. Под нос себе мурлычут или, напротив, заливаются соловьями… Иногда говорить, конечно, приходится. Дабы выжить. Милостыню, предположим, можно молча просить, руку протянув, но лучше какую-нибудь печальную историю представить. Можно в такой ситуации и пение продолжить: перейти, скажем, на романс, ибо от сиротских песен все уже устали. Но это опасно. Когда ни слуха, ни голоса нет, могут побить. А при исполнении жалостливых песен всякая неприглядность приветствуется. Сочувствие возникает. Порой у прохожего даже чувство вины пробуждается. Он и знать не знает, в чем его вина, однако чувствует, ощущает. Этак некоторые одаренные собаки, заслышав гармошку, выть принимаются. Вообще, чувство вины – удивительное, очень русское чувство. Жажда покаяния, все такое… Вам эта наука пока ни к чему. «Веселись, юноша в юности твоей». Так говорил Экклезиаст? Так… Жизнь наша – подобие белки в колесе. Только пятки сверкают. Не мне вам говорить. И не вам меня слушать… Я, когда мысленно и чувственно воспаряю – себя не помню. У свидетелей спрашиваю, воспарил или нет? Фактически воспарил? То есть тело мое над землей поднималось или нет? И вас спрашивать буду, не обессудьте.

– Что отвечают?

– Иногда ничего. Иногда говорят, что подпрыгиваю. И смеются. Думают, что я умалишенный. И вы так думаете. Думайте на здоровье. Мне-то все равно… «Да только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд». Вот ведь что.

Гусь хрустальный

Кулик сказал:

– Слезки на колесиках. Я бы наше время именно такой метафорой наградил. Слезки на колесиках, рюмка на столе. Интересная, наверное, жизнь у поэтов-песенников. Присутствует в них некий привкус слабоумия. Нет?.. Не приходила вам в голову этакая мыслишка?.. «Плывет по океану гусь хрустальный»… Сам сочинил. Нравится?

– Хорошо.

– Есть талант. Пусть небольшенький, но присутствует. Склонность к сочинительству… Как у вас… Быть мне поэтом-песенником в следующей жизни. Если бессмертие окажется утопией… Поэты-песенники хорошо зарабатывают?