Семейство, по какой-то причине ищущее лучшей доли подальше от больших городов, проезжало в тот момент по дороге и спасло от жуткой участи, то ли ее, то ли оборванцев, ибо Нани склонялась уже к неизбежности кровопролития. Точнее, вмешался в творящееся безобразие Энгус, он правил лошадьми дорожной кареты и первым все увидел. Кем он приходился хозяевам экипажа, Нани тогда так и не поняла, но кем-то все же был, не наемный работник, свой, из семьи. С этими проезжими людьми Нани благополучно пропутешествовала тогда несколько дней.

Она, к удивлению своему, неплохо освоилась среди новых знакомых, подумывала даже совсем с ними остаться, настолько ей было комфортно и надежно в этом почтенном семействе. Все-таки, что уж от себя-то таить, очень тоскливо и страшно быть все время одной в огромном мире, среди неизвестных пространств и бесконечных дорог. Конечно, она не сама к ним решила набиться, получила соответствующее приглашение и уже совсем было склонилась его принять, но тут грянул гром.

Энгус, который явно засматривался на нее, невзирая на ее «интересное положение», сделал ей вдруг предложение руки и сердца, по всем правилам сделал. Зато она не церемонилась с ним, ее отказ был настолько резким, что заставил беднягу опешить от откровенной грубости, столь удивительной для юного и образованного создания, каким оно, это создание, ему в то время представлялось.

Пришлось спешно распрощаться с шокированным и всерьез разобиженным ее хамским поведением семейством и, что еще хуже, с было позабытым и таким упоительным чувством полнейшей защищенности. Пути-дороги их разошлись, где поселилось это семейство неизвестно, а она оказалась на краю мира, одна, без друзей, и без всякой защиты.

На тот скудный мешочек золотых монет, что удалось при отъезде взять из родного гнезда, купила небольшой, но крепкий домик на самой окраине поселка и стала жить. Жилье здесь дешевое, наличности хватило и на дом и на обстановку, даже чуть осталось, на самый черный день. На хлеб зарабатывала знахарством, в принципе на двоих им этого было достаточно, но зато могли прийти к ней среди ночи, или рано утром, и она не отказывала никому.

Вот только при таких частых и иногда длительных отлучках ее ребенок нередко оставался дома один. Уж не поэтому ли девочка выросла такая своевольная? Перед Пендракием Нани дочь защищала, да и перед кем угодно станет защищать, но в глубине души сознавала, что благовоспитанной барышней Ильку уж никак не назовешь, сорванец, да и только, похуже иного мальчишки будет.

Омлет был готов и кофе тоже, когда потягиваясь и зевая, в кухню вплыла полусонная Илька. Но, потянув носиком, сразу оживилась.

– Мням, кофе! Ур-р! А что у нас сегодня праздник какой-нибудь?

Вопрос не напрасный, кофе в этой, забытой всеми богами глуши стоил очень дорого, пальцев на одной руке вполне хватало, чтобы посчитать тех, кто покупал время от времени это излишество, и среди них Нани. Денег было жалко, не просто они доставались, но все равно покупала, наплевав на все многочисленные пересуды и сплетни. Однако пила его не часто, на каждый день ее скудных доходов уж никак не могло хватить.

– Ох, наверно праздник. Я встретила Пендракия и поругалась с ним.

– Какой же это праздник? Ты что? Это гадость, а не праздник, – не поняла, еще не достаточно искушенная в психологии взрослых, Илька.

– Он заявил в магистрат, что я неправильно тебя воспитываю, – при этом известии Илька поперхнулась куском омлета и торопливо отхлебнув из кружки, счастливо прижмурилась. Кофейницей она выросла не меньшей, чем мать.

– Значит, непременно меня вызовут и будут разбираться, поэтому, в преддверии сих неминуемых и тягостных событий я и решила побаловать себя хоть чем-нибудь приятным. – Подвела итог своих размышлений госпожа Ош старшая.