– Я недоволен тем, как вы воспитываете свою дочь, у вас совершенно неправильная система, я уже намекал вам на это, но вы не вняли моим предостережениям. Я внес в магистрат представление на ваш счет, пусть как-то решают этот вопрос.

Первоначально Нани собиралась молча выслушать этого болвана, никак не реагируя на его слова, все равно ему ничего втолковать невозможно. Но услышав про магистрат, вскипела. Видят боги, она за прошедшие годы много вытерпела в этом поселке всяких обидных слов и замечаний совершенно не заслуженных ею, сколько же можно?

– Наверно и в самом деле моя система воспитания неправильная, я учу ее быть вежливой и здороваться при встрече, чего никогда не делает ваш сын. И вашей матери девочка очень помогла не так давно, тоже наверно повела себя неправильно, так?

Пендракий побагровел. Что себе позволяет эта нищенка, эта мать-одиночка, которая имея ребенка, не имеет хоть какого-нибудь мужа, чтобы прикрыть свой срам? Да как она смеет указывать ему? Ему, заслуженному наставнику, имеющему от правительства знак поощрения? Нет, с такой голытьбой нечего вести переговоры, пусть магистрат занимается ею, пусть выселят ее, наконец!

Дома было очень тихо, так тихо бывает, когда в нем никого нет. Нани решила, что ее своенравная дочь, невзирая на вчерашний выговор, все-таки убежала опять в лес, забыв даже дверь за собой закрыть. На всякий случай все же заглянула в маленькую спаленку. Тут ее хулиганка, дома, спит без задних ног. Набегалась накануне, теперь отсыпается. От сердца отлегло.

Доставая из корзинки в крошечной кладовке яйца для омлета, машинально отметила, что последние. Не дала жадина Салония яиц, пожалела, пусть протухнут лучше, ведь никто не купит, у всех свои есть. Но додумывать мысль, где взять их на завтра, не стала, клубок воспоминаний, так внезапно начавший разматываться в грязном и темном хлеву, продолжил тянуть свою нить.

В этот поселок, считающийся почти самой окраиной населенного мира, человеческого мира, она попала случайно, не было бы счастья, да несчастье помогло. У крестьянина, жене которого помогла в самом начале своей знахарской карьеры, она не захотела остаться не только и не столько по причине тесноты. В тесноте, как говорится, да не в обиде.

Сестра, напутствуя ее на прощанье, высказала пожелание не только никогда не видеть ее больше, но и ничего не слышать о ней, иначе так легко она уже не отделается, казнь на самом деле состоится. Слишком близкой от своего родового гнезда Нани посчитала тогда ту деревеньку, опасно было ей здесь оставаться. Через день пути, когда она остановилась в полдень передохнуть от жары и пыли в тени деревьев, на нее напали два оборванца, желая не только обокрасть ее, но и изнасиловать. Ее уже заметный живот их нисколько не обеспокоил, даже раззадорил почему-то.

Она могла защититься, или предполагала, что могла, но такая защита принесла бы этим бравым отщепенцам лютую смерть. Может быть, они ее и заслужили, не ей судить. Она и без того убила недавно, убила нечаянно, не желая этого, не помня себя и не сознавая своих жутких способностей, но все-таки убила и с клеймом убийцы ей теперь жить все оставшееся время. Поэтому она медлила, не пускала в ход тайное свое могущество, пытаясь устрашить их суковатой дубинкой, которой владела не слишком хорошо.

Да и то сказать, когда и где совсем еще юная девица богатого и благородного рода, сроду не выезжавшая из дома без сопровождения слуги, могла приобрести подобное умение? Не имея навыка к дракам, она не заметила, что в то время, как один из подлых людишек отвлекает ее, другой подкрадывается сзади. Но вдруг раздался окрик, взвился длинный кнут и ожег спину разбойника перед нею. Второй не стал ждать своей порции и бежал, позорно бросив товарища на произвол судьбы. Тот, впрочем тоже сумел улизнуть, как только присутствующие чуть отвлеклись от его всклокоченной, оборванной и вонючей особы.