Но это все рассуждения, а не пошла она потому, что почти до темноты возле калитки все кто-нибудь да крутился, в основном детвора, все ждали, выйдет она на улицу или нет. Встала, как только рассвело, позавтракала, сварила горшочек каши, совсем небольшой, чтобы легко нести было, взяла немного соли и ковригу хлеба, было уж совсем пошла, завернула за дом, но примерещился какой-то сверток, сунутый поверх калитки. Что такое?

Действительно сверток, не мерещится. Развернула, а там сало, прошлогоднее, конечно, желтое, зато здоровенный такой шмат. И даже кусок сахару, расщедрился кто-то, однако! Сахар продукт не дешевый, не у всех на столе каждый день бывает. Она плохо вчера думала о посельчанах, никто за нее не вступился, но вот помогают же, пусть тайком, молча, но помогают.

Илька показалась ей похудевшей, еще более загорелой и у нее были ободраны все части тела доступные обзору: руки, ноги и одна щека. Но матери она радовалась по-прежнему шумно и многословно, пересказывая все свои новости. Нани рассеянно слушала ее, оглядывая вышедших встречать ее Марину и Игнаши. Но вот среди перечислений новых достижений дочки ее слух царапнула одна фраза.

– Что, что ты здесь научилась делать?

– Говорю же, научилась рыбу в ручье подманивать и ловить ее прямо руками. Опущу руку и пальцами тихонько шевелю, а они такие любопытные, подплывают посмотреть, что это такое новое у них появилось, а я цап первую попавшуюся прямо за жабры, здорово, правда?

– Правда. Но я не об этом. Что еще ты научилась делать?

– Ну, не знаю, я много про что тебе говорила, ты что, плохо слушала что ли? А, может быть, летать? – Увидев, как в удивлении поднимаются ровные дуги красивых материнских бровей, – она в упоении заторопилась, – правда, правда, уже летаю, меня Игнаши научил. Только я устаю быстро очень, прямо слабосильная какая-то, – и она с большим неудовольствием оглядела свои руки, все в синих и красных пятнах от ягод.

– Так вот почему ты такая вся ободранная, от своих полетов?

– А-а, нет, ерунда, это я просто с дерева свалилась. Игнаши и стал меня учить, чтобы я больше не падала, он сильно испугался тогда, а ничего особенного и не было, подумаешь, делов-то! – Девочка презрительно фыркнула и исподлобья посмотрела на мать. Странное дело, мать воспринимает все ее рассказы довольно спокойно, удивляется, конечно, но как-то мало, неактивно, не иначе, как опять что-то стряслось.

– Мам, а что в поселке делается? Солик не спрашивал про меня? Велоцикл я ему отдала, как ты и велела, ну что, рассекает он на нем? – Нани рассказала про последние события, все равно придется посвящать дочь во все эти пакости, никуда не денешься.

– Вот гады! – энергично высказалась Илька, – да и наплевать на них, сами по себе без них проживем. Я тебе рыбу ловить стану, а ты придумаешь, как ее на зиму сохранить. И корешков наберу, я теперь всякие разные знаю, некоторые такие вкусные, тебе понравится. Не помрем, в общем. А ты потому такая пришибленная, из-за этой дурацкой, как ее там? Изоляции?

– Нет, почему-то тревожно мне здесь, словно кто в спину смотрит, неприятное ощущение, – Нани в очередной раз оглянулась и зябко поежилась, хотя солнце шпарило так, словно не конец лета был, а самый его разгар.

– Ну вот, и ты туда же, – разочарованно протянула девочка, – Игнаши тоже какой-то нервный стал. Я ему говорю, что если в самом деле было бы что-то плохое, я давно бы почувствовала, а у меня никаких таких чувств нет.

Нани вопросительно посмотрела на Игнаши, тот дернул плечом, подумал и вдруг завел разговор об огороде. Говорил он теперь не так кратко и отрывисто, вполне свободно говорил. Огород поразил воображение Нани. Грядок было вскопано множество, и на них чего только ни росло! Одной капусты она насчитала три вида, а еще репа, морковь, зелень всякая и еще какие-то овощи, названия которых Нани к стыду своему даже не знала.