Тогда Твардовский разинул рот и заплакал, прям как ребенок.

– Довольно! – вскочив с места, возмутился я. – Вцепились, как псы дворовые!

Внезапная тишина зала, было слышно, еще повторяла мою фразу, отзываясь эхом в пустых хрустальных вазах.

– Я пока не вцеплялся, – вздохнув, обозначил Мишель, улыбаясь своею кривой нагловатой улыбкой. – А вот от Аранчевской до сих пор не отцепился. Так и теплится воспоминание!..

Проигнорировав колкую провокацию Баринова, я взял Даниила за руку и повел нас на выход.

– Я же сказал, что заперта, – ухмыльнулся Мишель, когда я и Даниил уже поравнялись с его телом, важно выпятившим грудь.

Презрительно оглядев Мишеля с ног до головы, я кинул перед ним его золотую монетку. Присутствующие замерли, и, кажется, даже всякие дыхания прекратились. Баринов растерялся, но глядел только вперед, тщась удержать уверенность. Подобравшись к двери, я потянул ручку на себя.

– Дверь эта открывается внутрь, – напоследок добавил я и, заложив руки за спину, вышел с рыдающим Твардовским в коридор.

Юноша еще долго не унимался, я решительно не знал, что мне предпринять и как успокоить его истерику.

– Прошу вас, Даниил Вадимович, перестаньте плакать… – как бы утешал я, поглядывая то на юношу, то по сторонам.

– Теперь папенька отругает меня, – тихо произнес Твардовский. – Папенька приказал во всем слушаться г-на Баринова и делать то, что он прикажет, безропотно повинуясь.

– Почему? – удивился я.

– Папенька проиграл наши последние земли, теперь у нас нет денег. А земли проиграл как раз отцу Михаила Львовича – Льву Константиновичу. Уже прошло три месяца с тех пор. За то, что меня приставили лакеем, Лев Константинович платит папеньке по тридцать рублей… теперь, вероятно, не станет платить.

– То, что вы мне сейчас рассказали, ужасно! – поразился я, отодвинув юношу. – Так уж и быть, отыграю ваши земли и оформлю нужные документы. Только пообещайте мне, что забудете ходить к Баринову и не станете вмешивать своего отца в будущие дела с землей.

– Так как же, ваше сиятельство, мне всего девятнадцать, я не могу вести дела, ведь я несовершеннолетний, – промяукал Твардовский.

– Пообещайте, говорю! – приказал я.

– Обещаю… – прошептал юноша.

– Завтра же утром отправьте ко мне на Невский послание со своим домашним адресом, вышлю вам денег на первое время, – направившись с Даниилом к бальному залу, требовал я. – И больше не смейте рыдать, вам ясно? Эти люди не достойны ваших слез. Найдите себе приличную компанию, ежели вы желаете вырасти в порядочного господина. Общество – это земля, ежели вы выберете правильную почву, вы будете вкусно пахнуть и красиво цвести. Поезжайте домой и возьмите в руки умную книжку, не тратьте время зря. К тому же, вам еще рано ездить на балы и вечера.

Кончив разговоры, я вошел в зал. Шел всего третий час ночи, и, что удивительно, к тому времени я уже устал. «Интересно, как Мария? Когда уходил, глаза ее были печальны и, казалось, наполнялись слезами, точно она целовала меня в последний раз», – вспомнил я. Подняв глаза, я увидал невдалеке Алекса. Заметив, что направляюсь в его сторону, князь презрительно отвернулся к яствам и, взяв себе еще ананасу, нервными порывами принялся запихивать желтые куски лакомства в себя. У стола я взял шампанского и, словно не примечая Державина, потягивая напиток, стал вглядываться в танцующую публику. Немного погодя я почувствовал на себе взгляд Алекса и, повернувшись, увидал, что тот действительно глядит на меня, все так же продолжая давиться ананасами.

– Ежели вы будете питаться только ананасами, ничем их не запивая и не закусывая, у вас начнется аллергия, мой друг.