– И правда-с, змий! – выругался на меня Кирилла Алексеевич и, плюнув через плечо, демонстративно вышел из игральной залы, хлопнув дверью; г-н Сахаров, зачем-то выпучивая глаза, скрылся за ним же.

– Милый князь, где деньги? – спокойно вступил Розенбах. – Надеетесь отыграться?

– Надежда умирает последней, Феликс Эдуардович, – ответил я, усаживаясь за стол.

Карточный бой шел ожесточенный, но позволил здорово уменьшить долг Розенбаху, остальные я поклялся вернуть после. За игрою разговоры не велись, но было видно, каждый проворачивал в воспоминаниях недавние диалоги и мое ошеломительное явление. Позже явившийся Себастьян фон Верденштайн, примечая видимое напряжение зала, слишком силился находиться в нашем кругу, но все-таки превозмог себя и успокоился. Пока Альберт Керр упорно защищал меня в картах и часто, довольно глупо, подставлялся, в зале заметно прибавилось: явился Мишель Баринов и Карамазин, сын Крупского и Григорий Хмельницкий, яро присоединившийся против меня в новой партии. По окончании игры Альберт остался должен Григорию Германовичу пятьсот рублей и своему другу Розенбаху триста рублей.

– Скажу отцу, что лучший картежник проигрался – обхохочется! – начал разговоры Баринов, пока Керр костил на меня слегка из-под лба, как бы говоря тем самым: «ты мой должник». – Слушайте, а чего это у вас за посиделки крысиные были? Мутки мутите против кого-нибудь? Никак твой Кощей еще кого обобрать решил, де Вьен?

– Это он может, – проскрежетал Девоян.

В тот же момент вход в карточную залу растворился, впуская к нам двух симпатичных мальчиков: Ваню, младшего брата Анны Тригоцкой, и его друга, мгновенно зардевшегося.

– О, какова! – все с той же наглой, издевательской интонацией продолжал Мишель. – Ты прочь поди, Тригоцкий, а ты, глазастая, останься.

Сиганув назад, Ваня хлопнул дверью, кинув друга на съедение Баринову. Толпа карточной залы, как стая шакалов, выжидала.

– Это ты та самая Данила Твардовская? – вопросил Мишель, располагаясь на стуле подле меня, и, не заслышав ответа, прикрикнул, шлепнув рукою об ногу: – Ты или не ты, отвечай перед господами!

– Я тот самый Даниил Твардовский… – робко отозвался юноша, виновато склонив голову; тотчас всюду раздались смешки и определения: «а, лакей!».

– Дайте сигару; или Кощей запрещает вам курить? – обращаясь ко мне, перескочил Мишель; заполучив желаемое, он оживил это спичкою и принялся ходить по комнате. – Господа! Помните, я обмолвился?.. Перед вами та самая двадцатилетняя княжна Данила Вадимовна Твардовская! Теперь прислуживает мне в качестве слуги наша Данила! – злобной пошлостью рассмеялся Мишель и шлепнул юношу по макушке, заставив присутствующих разразиться животным хохотом.

Вырвавшись от Баринова, Даниил рванул к двери и, принимаясь дергать за ручку, стал ломиться на выход.

– Ты же моя лапочка, ну! Куда побежала? Иди-ка сюда, Данила, я не разрешил уходить, – как бы засюсюкал Мишель, взяв расплакавшегося Твардовского за руку. – Еще и хнычет, какая прелесть! У фон Верденштайнов дверь в эту залу защелкивается, дорогуша! Теперь ничего не остается, как ждать подмоги. Ну, милая Данила, пойди, принеси-ка мне вон тот стульчик, что подле де Вьена, – мотая юношу за щеку, приказал Мишель и, подкинув вверх золотую монетку, прибавил: – А это папке своему отдашь за то, что воспитал такую послушную дочурку.

Мальчик, сопровождаемый смешками зала, подняв с пола золотую монетку, повиновался и робко побрел за стулом. Не отнимая взгляда, боязливо подойдя ко мне, Твардовский выжидал и моих действий.

– Бу! – возле самого уха юноши вскрикнул Девоян, от чего зал буквально зазвенел смехом.