Однако позднее, гуляя с Бовуаром в горах над Порт-о-Пренсом, я всё же отыскал дурман рода Brugmansia, растущий там для красоты. По виду это узловатые деревца, увешанные крупными цветами трубообразной формы. Несмотря на отсутствие сходства с длинными и тонкими побегами датуры, химический состав этого вида идентичен ей. И не менее токсичен при попадании внутрь. Именно этой разновидностью одурманиваются перуанские курандеро, называя её симора.

Зная, что древесный дурман – растение южноамериканское, и на Гаити попало совсем недавно, я не был уверен, известны ли его свойства здешним крестьянам. Оказалось, что да. Едва я приступил к сбору образцов, с холма прибежали местные, желая узнать, чем меня заинтересовало именно это дерево. Но стоило Бовуару сказать несколько слов, и настроение туземцев существенно изменилось. Двое подростков полезли на дерево за цветами для меня. Я вопросительно посмотрел на своего гида.

– Я сказал им, что вы Великий Бва – дух лесов. – Он ткнул пальцем на старуху с трубочкой в зубах. – Вот она, например, просила, чтобы вы для местных провели купание в травах. Я ответил, что нам некогда. Тогда, говорит, хотя бы детей искупайте. Я ей пообещал, что это как-нибудь в другой раз. Ладно, пойдёмте.

Собрав свои образцы, я спустился с холма на дорогу. К этому времени подножие дерева было усыпано лепестками, и люди запели:

Озадаченный неожиданным дефицитом датуры в полях южной части острова, я решил, что мне пора обратиться по третьему адресу в списке теоретических помощников. В знойный полдень, когда столица пахнет пряностями, я проведал хозяйство Ламарка Дуйона. Так звали психиатра, который работал с Клервиусом Нарциссом.

Секретарь проводила меня в строгий кабинет, где помимо стола из чёрной древесины, на бирюзовой стене висело два портрета в рамах под цвет стола. Один представлял собой громадное фото доктора Франсуа Дювалье, чьё место в большинстве учреждений на тот момент уже занимал его сын[57]. На фото поменьше красовался молодой, с трудом узнаваемый Натан Клайн с армейской стрижкой и в роговых очках. На стене по соседству висела грамота с благодарностью американским институтам за их помощь в строительстве клиники, и ещё одна – с благодарностью фармацевтическим фирмам за бесплатные лекарства на первых порах работы. За решёткой стоял аппарат для лечения электрошоком. Допотопный вид устройства пробуждал нездоровую ностальгию. Обстановка этого места напоминала натюрморт конца пятидесятых. С тех пор никто сюда не вложил ни копейки.

Сам Ламарк Дуйон оказался благостным и тактичным джентльменом, чья проблема не столько в недостатке субсидий, сколько в несоответствии западного уровня его квалификации как учёного – уровню развития туземцев и нарочито африканскому духу местной культуры. Ламарк Дуйон пытался «сидеть на двух стульях». Как руководитель единственного на острове института психиатрии, он был авторитетным специалистом мирового класса, но как лечащий врач – он практиковал там, где европейские представления о здоровой психике не стоят ничего.

Научный интерес Дуйона к феномену зомби восходит к серии опытов, поставленных им в конце 1950-х гг., когда он учился в ординатуре при Университете Макгилла. Психофармакология переживала взлёт. Обнаружив целебные свойства ряда наркотических средств, психиатры осторожно проверяли воздействие этих психотропных субстанций на человеческий организм. Результат некоторых опытов напомнил молодому фармакологу сказки про зомби, которые он слышал в детстве. Согласно гаитянскому поверью, ключевую роль в этом процессе играло вещество, вызывающее подобие смерти с последующим оживанием жертвы. По возвращении на родину он возглавил местный центр неврологии и психиатрии, будучи, подобно Клайну, убеждённым сторонником существования таких веществ.