С другой стороны, Эпонея – тоже её семья. И, хоть её никак не назвать Видирой, она так радушна и так дружелюбна, что от неё тяжело уходить.

А иногда хочется позволить себе быть с тем, кто не требует никакого особого обращения. Валь поняла это впервые для себя, и также впервые решила разрешить себе такую мысль.

Тем более, Эпонея была беспредельно счастлива её видеть. Под её большими детскими глазами залегли такие же большие круги от бессонницы и тревожности; при виде сестры она кинулась к ней, как заброшенная хозяевами собака, и прижалась, не желая отпускать её.

– Прости, прости, что тебе пришлось приехать, – зашептала она, уткнувшись в её плечо. – Но я не могу! Не могу! Мне страшно. Я открываю окно и слышу, как газетчики орут про битву. Я боюсь, что Адальг умрёт. А ОН придёт за мной! Он не даст мне укрыться, не даст спрятаться, он заставит меня…!

«Замуж не по любви, какая трагедия», – с иронией подумала Валь, но Эпонее нельзя было не сочувствовать. Тем более, Валь взялась утешать королеву и помогать ей переживать тяжёлое время; а она всегда выполняла то, что обещала. Поэтому она крепко закрыла резную дверь, увлекла Эпонею за собой и села вместе с нею на их излюбленное канапе. Впрочем, сестра прижималась к ней так отчаянно, что ей не удалось бы даже поставить чайник на огонь.

– Он тебя не получит, – принялась увещевать баронесса и гладить её по пушистым солнечным волосам. – Король созвал знамёна, чтобы не допустить этого. Он просто разобьёт его армию наёмников, потому что наёмники не созданы для того, чтобы выигрывать войны, они сражаются без чести и верности, за звонкую монету. А потом он поймает его и повесит.

– Нет, о нет, – горячо возражала Эпонея. Её горчичные глаза лихорадочно блестели. – Ты его не знаешь. Он чудовищный. Он не человек. Он никогда не позволит себе проиграть! Он обязательно сделает что-то, придумает что-то, чтобы обмануть Адальга, и я так боюсь, что у него получится, так боюсь…

– Да не получится у него ничего! Откуда ты вообще знаешь, какой он? Ты хоть раз с ним общалась?

Сдержав подступившие к горлу рыдания, Эпонея ответила тихонько:

– Да. В Ририи. Много лет назад, когда я была ещё совсем ребёнком, а он… наверное… тоже. Он как-то подкараулил меня в саду. Весь замотанный с ног до головы, только глаза видны. Какие ужасные глаза! Бледные, как у мертвеца, и как сейчас помню: такая отвратительная паутина, будто бы затянувшая его зрачки. И чёрные провалы под веками, будто он уже сгнил!

Она задрожала сильнее, и Валь пожалела, что вообще подняла тему распроклятого демона. Но, возможно, она могла с помощью этого разговора разубедить Эпонею в его чудовищности.

– То, что ты описываешь, – это просто болезнь. Светобоязнь, пороки зрения. Но вот что действительно ему стоило бы вылечить, так это любовь превращать это всё в театр и пугать маленьких девочек.

– Нет, нет, я знаю, что он не просто человек, – отказывалась верить Эпонея. – Он заговорил со мной и тихим страшным голосом, будто ветер, воющий в трубе, сказал: «Вот ты где, моя невеста!». А я ему ответила, что он меня пугает, не хочу я быть его невестой! А он и говорит: «Ты будешь, ты мне обещана. Даже если не захочешь». И засмеялся. Он будто призрак, что привязан к земле неугасимой ненавистью; и, узнав, что он такое, папа готов был нарушить любое соглашение, чтобы меня ему не отдавать. Ведь когда наши семьи заключали договор, никто не знал, что родится чудовище! Упрямое, не желающее отступать. Он писал мне письма, называл меня всегда «моя певчая ласточка», а мне читать было противно. Столько лет он не появлялся на людях, столько лет его отец опровергал слухи о нём, чтобы потом все эти кошмары оказались правдой…