Всё из-за Эпонеи, разумеется.

– Когда придёшь к ней, просто у Моллинза-старшего попросись навестить бродячую артистку, – напутствовал Адальг. – И обещай мне, что не будешь изводить себя мыслями об этом обо всём. Я уплываю утром, и это всё вопрос пары недель – просто будь с нею рядом. Хотя бы начиная с выходных. До этого я действительно не придавал Экспиравиту должного значения, но теперь, когда всё в моих руках, я ему лицо так сломаю, что ему совсем нечем будет показаться на людях.

Валь нервно хохотнула, и они снова обнялись. Но эти объятия не стоили ничего в сравнении с теми, которыми они обменялись в начале. Будто бледный отсвет настоящей солнечной вспышки; что, конечно, не помешало вспышке этой навсегда запечатлеться в памяти.

Теперь всё смешалось в её расписании. Она больше не могла возить Сепхинора в Летний замок, не опасаясь за него; но и учить его в рабочие дни тоже не имела возможности. Большую часть преподавательских неудобств на себя взяла Катрана, причём она наотрез отказывалась делать это в особняке Хернсьюгов; Валь могла её понять. Конечно, она не только из любви к детям занималась этими уроками, она ещё и пользовалась этим предлогом, чтобы сбегать из-под надзора немилостивой семьи. Тут уж оставалось лишь посочувствовать. В конце концов, у Вальпурги хотя бы была башня, чтобы не жить вместе с Германом и Далой под одной крышей. Поэтому Валь не переставала благодарить подругу, а сама отсчитывала дни, когда потребуется возвращаться в «Рогатого Ужа».

Свекровь, впрочем, разбушевалась не на шутку. Днём спустя очередного рабочего дня она позвала её к себе в морг, и, демонстративно омывая труп в розмариновой воде, принялась ей выговаривать, что её побег с дня рождения всё ещё волнует светское общество: Луазы высказали удивление и неодобрение, а Одо – неодобрение и возмущение. И это унижает семью Моррва. Валь резонно ответила ей, что речь действительно шла о спасении жизни человека. Однако леди Дала не хотела ничего слушать, она с искренним негодованием твердила о том, что для провинившейся баронессы Валь имеет чересчур много поблажек. Конечно, Валь ничего возражать не стала, но в итоге от переполнившего её возмущения вышла не в ту дверь – не к дороге, а на кладбище.

Над последним покоем неслись пышные белые облака, снег лежал на кустах вереска узорчатыми шапками. Здесь было холодно. Достаточно холодно, чтобы охладить её ненависть прежде, чем она вернётся домой к сыну. И прогнать дьявола из головы. Дьявола, что шепчет «на этом острове ведь так просто избавиться от человека, Валь».

Она устроила себе небольшую прогулку, осматриваясь средь новых надгробий и стел. А затем, успокоившись, побрела было обратно. Но взгляд её упал на тропу, ведущую к схолитскому капищу. Мысли о коралловых аспидах закрутились в её голове, и она решила сама навестить жилище старухи Трудайи.

В месте, где несколько пригорков сходились и образовывали неглубокую котловину, старая отшельница обустроила своё святилище. Было это где-то года три назад. Покрытая шкурами палатка темнела по левую руку. Её и всю низину окружал ограда из столбиков и верёвок из жил животных. На подвесках болтались амулеты-кольца со связанной внутри паутинкой, амулеты-черепа змей, блестящие камушки и фазаньи перья. При малейшем дуновении ветра всё это богатство издавало перестук и перезвон.

Венцом всего был традиционный алтарь Схолия: большой плоский камень, потемневший от звериных жертвоприношений, и возвышающийся над ним здоровенный козлиный череп с двумя парами рогов, посаженный на угловатую палку.