– Мерри, – сказала вдруг Сара, – ты ведь на своей работе даешь людям советы?

– Иногда, – уклончиво ответила Мередит. – В зависимости от обстоятельств. В довольно узких рамках, заданных правилами, поэтому никак не могу назвать себя тетушкой-исповедницей.

– Нет, но ты знаешь мир.

– Господи помилуй! Возможно, отчасти. Что дальше?

– Допустим… кто-нибудь тебе признается, что ему угрожают…

– Кто угрожает? Чем?

– Допустим… знакомый, который о нем что-то знает… дурное, не подлежащее огласке… а он собирается огласить.

– Сара, – осторожно сказала Мередит, – ты имеешь в виду шантаж? Если так, то это серьезное преступление, которым должна заниматься полиция.

– Допустим, человек не может обратиться в полицию. Я имею в виду, можно как-нибудь иначе избавиться?

– Нет. У полиции есть свои методы борьбы с шантажистами. Она делает все возможное для спасения жертвы.

– Да, но это не шантаж. Я имею в виду, шантажист требует оставить в пустом дупле мешок со старыми пятерками или обменяться портфелями на вокзале Виктории…

– Не обязательно. Шантажом добиваются чего угодно, к примеру работы.

– Тут ничего подобного! – с жаром воскликнула Сара. – Тут все абсолютно легально.

– Может быть, – спокойно продолжала Мередит, – ты расскажешь, в чем дело?

Сара крепко стиснула губы.

– Не могу. Речь идет… о друге.

– Ну, предложи другу или подруге как следует подумать, пусть потом разрешат тебе или не разрешат посоветоваться со мной.

– Ладно. – Сара спрыгнула с кресла, нащупала ногами пушистые розовые тапки. – Спасибо, что выслушала, Мерри. Мне действительно хватило наглости выложить тебе свои проблемы, понимая, как ты устала. Не знаю, зачем утруждать тебя неприятностями моих друзей.

Мередит задумчиво ее разглядывала. Друзья – полный блеф. Сара в беде и, возможно, не способна довериться матери после скандалов трехлетней давности. Вдобавок боится навлечь на себя неудовольствие Лейзенби. Хотелось побольше поговорить о нем, но Мередит подавила желание, поняв, что опасно приблизилась к той черте, которую советовала не переступать Саре, вмешиваясь в отношения между матерью и Питером Расселом. В принципе в Лейзенби ничего нет плохого, кроме того, что он молод, самоуверен и самодоволен настолько, что страшно хочется указать ему его настоящее место. Может быть, раздражение вызвано долгой тяжкой поездкой. Хуже того – подсознательным стремлением защитить интересы Майка.

– Беги, ложись в постель, – приказала она. – Поспи хорошенько, и мне дай поспать. – Вид у Сары по-прежнему был столь несчастный, что Мередит энергично добавила: – Гляди веселей! Все будет хорошо, – понимая, что действительно устала, как собака, раз так говорит.

Вновь оставшись одна, она легла в кровать и принялась глядеть в потолок, освещенный лампой на столике. Лампу она сразу не стала выключать – в темноте заплясали бы лица из прошлого. Усталость дошла до такой степени, что даже не хотелось трудиться гасить свет. На столике у кровати лежали журналы, но совсем не того типа, который ее мог бы заинтересовать. Собравшись в конце концов с силами, она дотянулась до выключателя и, проваливаясь в сон, успела сообразить, что сегодня дважды слышала о шантаже…

Мередит проснулась под утро от тихого урчания мотора. Вылезла из постели, подошла к окну, выходившему прямо на подъездную дорожку и кованые ворота, освещенные фарами. В их свете двигалась фигура, издали слышался типично британский звон молочных бутылок. Интересно, как молочник справится с запертыми воротами? Очень просто – по очереди просунул бутылки между прутьями решетки, оставив одинокой кучкой на гравийной дорожке. Кто-то – вероятно, Лючия, – пойдет потом к воротам и заберет. Молочник вернулся к машине – не к медлительному электромобилю, а к простому фургону, – и с тарахтением уехал. Открыв окно и высунувшись, она увидела, что лучи фар снова замерли. Молочник расставлял бутылки на крыльце Филипа Лорримера и старика Берта. Потом лучи опять двинулись и исчезли из вида.