– А что мы дальше будем делать?

– Зима скоро, паучки мои уснут, корма на зиму мы им привезли, так что давай поедем путешествовать, – она облизнулась, – и немного подумаем о себе. И о чем-нибудь вкусненьком. Знаешь, человечья жизнь пришлась мне по вкусу. Еще и как.

– Значит, человечий удел лучше паучьего?

Хозяйка мрачно уставилась на него. Потом выхватила из кармана и с силой, разбив губу, впихнула ему в рот еще один леденец, желтый «не спрашивай»:

– Да что ж ничто тебя не берет-то, такого умного!

Когда Яд, продрогнув, проснулся, за окошечком шел густой снег.

– Надо скорей подобрать барашка или овечку, – кутаясь в тонкий плащ, проворчала Хозяйка. – Дай-ка пауку амброзии, хочу перекусить. Пошевеливайся!

Яд осторожно вытащил паука, вытряхнул из пузырька шарик амброзии, терпеливо скормил ее пауку, посчитал, как был научен, до пятидесяти, чтоб амброзия усвоилась, и протянул Хозяйке. Та откусила брюшко, почмокала, потом уныло сжевала шевелящиеся остатки паука.

– Что-то я голодная… Давай еще одного.

Первого «барашка», мальчишку с красным сопливым носом, они подобрали, подъезжая к первому, еще у моря, городку. У подножия холма, где множество детишек обновляло санками первый снег. Шум, гвалт, веселье, сломанные санки. Вот и мальчишка ныл, что какой-то дурак ка-ак врезался, и дощечка ка-ак треснула, и синяк даже… Подвезете, да? Он увидел зеленый как лето леденец и смолк. Сунул в жадный рот и тут же забыл обо всем. Забыл все.

– Ка-ак зовут-то тебя? – нежно спросила Хозяйка.

Он тупо глядел на нее и только обсасывал леденец, второпях то и дело давясь слюной. Когда они въехали в городок, мальчишка уже спал. Яд вдруг задумался – а почему он сам, сколько бы не съел особых леденцов, не засыпает навсегда? Спит, да, но потом просыпается? Дело в паучьем эликсире?

На пирсе лежали перевернутые, укрытые снегом рыбачьи лодки. Смотреть на стылое темное море было жутко. Яд задрожал. Хозяйка заметила и велела ему:

– А ну-ка вон шубенку с малого-то забери себе. И леденец вон малиновый съешь, взбодрись.

На площади карета остановилась, и Хозяйка послала Яда выкинуть санки и заманить еще кого-нибудь.

Первая девчонка, в зеленом пальтишке, сверкнула глазами, увидев в руках Яда малиновые и оранжевые леденцы, но мать, торопясь в лавочку, дернула ее за руку утащила. Следующий ребенок, мальчишка, тащил за отцом-плотником, груженым досками, тяжелый ящик с инструментами, и Яда даже не заметил. Зато почти сразу из булочной вышла румяная барышня в белой шубке, впилась зубками в сахарный крендель – и увидела леденцы.

– Леденцы, малиновые и медовые леденцы, юная госпожа, – протянул ей букет леденцов Яд. – Вкус лета зимой, отведайте!

Когда девчонку затолкали в ящик под сиденьем, карета опять помчалась вскачь. А в корзинке оказались сладкие булочки и еще два кренделя, но Хозяйка все сожрала опять одна. Сидела и улыбалась. Она, накинув белую шубку на плечи и поставив ножки в туфельках из дубовых листьев на спящего на полу мальчишку, на глазах становилась старше: полнели колени; платье, казалось, вот-вот лопнет; на щеках тлел румянец, круглые, от удовольствия съехавшие к переносице глазки сияли – и вообще от нее тянуло жаром.

Яд вспомнил, что заметил на площади:

– А наша карета не оставляет следов!

– Удивился? А что лошадь ей не нужна, не удивляет?

– Теперь нет, – он посмотрел на мальчишку на полу, которого словно сглатывали его собственная рубашка и штаны. Невидимым образом его жизнь становилась силой, крутившей колеса кареты и питавшей Хозяйку. И жизнь барышни там в ящике – тоже. Яд не понимал, жалко ему их или нет. Опять мутилось в голове и стучало в ушах. Он потер глаза, которые невыносимо чесались, выковырял из них колючие гнойные крупинки. Все равно какие-то серые злые цветы перед глазами, надо умудряться смотреть меж их лепестков. В шубенке стало жарко. – А можно мне паучка?