Горы отступили в сторонку, и вдоль дороги потянулись поля, поля, поля узкими полосками. Сжатые, пустые. В другом городишке мужик купил двух девчонок. В третьем – двух мальчиков и, подумав, толстого младенца. А потом принялся настегивать лошадь, и их затрясло так, что младенец заорал, а его затошнило. Потом младенец от тряски подкатился в своем свертке прямо к нему, уперся горячей головенкой в спину и замолчал. Затошнило сильнее, он еле перемогся – и разглядел впереди, под огромным серым пустым небом что-то странное. Какие-то огромные серебряные капли на земле и большое скопление людей, лошадей, телег. Длинные палки с цветными флажками.

Туда они и приехали. Мужик заплатил стражникам, получил большой жетон на веревке, повесил на шею, стегнул лошадь и въехал за низкий забор; ругаясь и крича, проехал сквозь толпу людей и встал с телегой между других таких же – с кучей мелких несчастных детей на каждой. Младенец опять завозился, заорал и описался – стало горячо и мокро сидеть, и закапало под телегу. Моча быстро остыла, сидеть стало холодно. Мальчишка с ним рядом тоже завозился – подтекло и ему. Младенец орал, но мужик не обращал внимания, а вытянув шею, высматривал что-то поверх толпы, вглядывался в сторону тишины. Там, куда он смотрел, стояла тишина, а толпа вокруг – шумела, но негромко. Взрослые говорили шепотом. Толпа вообще была странной. Все взрослые тащили за собой небольших, не старше его самого, детей или несли младенцев. Те дети, которых волокли в ту сторону, куда смотрел мужик, плакали и вырывались. Взрослые оттуда возвращались одни, смотрели в землю, несли монеты, пряча в одежде, некоторые плакали, некоторые смеялись и хлопали друг друга по плечам.

Постепенно толпа редела. День сваливался к вечеру, из-за туч над горами появилось низкое солнце, но оно не грело, а только мешало разглядеть те огромные серебряные капли, которые он видел, когда подъезжали к торгу. Он положил голову на ноющие руки, лбом на шершавые узлы веревки, закрыл глаза. Надо подумать, что же такое произошло… И больше занимал не мужик, в телеге которого он проснулся таким тупым, как картошка, а тот злой Рокот, чей голос он помнил из прошлого. Зачем он вытащил его из такой хорошей, такой красивой жизни? Отдал мужику? На «Урожай людей»? А Рокот – почему он был в саже? Почему рука была замотана тряпками, он поранился? Дрался с кем-то? Почему, испуганный чем-то насквозь, так ругал и кричал: «Беги, если жить хочешь?» Но он же не убежал, а упал?

И что, теперь тоже надо убегать? Или сидеть и ждать своей судьбы?

Он очнулся, когда мужик тяжело спрыгнул с заскрипевшей телеги. Толпы вокруг не было. Только у соседней повозки стояли люди. Спокойные. Красивые. Несколько важных и еще слуги. Важные были похожи на волшебников из длинных сказок, которые рассказывала Утеха. Вот бы она примчалась, отлупила бы всех, и важных тоже, веником, а его отвязала, схватила бы на руки и утащила домой… А он бы держался за ее шею и ревел… Он шмыгнул носом.

Хозяин соседней повозки поочередно стаскивал мелких пленников на землю и предъявлял волшебникам. Те начинали разглядывать, тыкали иголочкой в палец – дети взвизгивали – и капали кровью на черное стеклышко в странной железной книжке. Потом детей забирали слуги, совали в рот какие-то сладости, а в руки – игрушки. Его затошнило. Зачем спокойным людям замурзанные дети, которые даже своим родителям не нужны, раз они их продают? Голова болела все сильнее.

Соседская телега, опустев, уехала прочь. Мужик встал на колени и ткнулся лбом в землю. А когда ему велели встать, лоб так и остался пыльным. Мужик снял с шеи и протянул слугам волшебников жетон. Потом и вытащил из телеги сидевшего впереди мальчишку. Второй была девочка, маленькая, ей проткнули иголкой крошечный пальчик, а она даже не заплакала, только замерла, как птичка. Ее забрали – служанка в белом подняла на руки и унесла. Он хоть разглядел, куда – в самую большую из серебристых капель. Зачем волшебникам чужие дети… А если они их… едят?