К утру, пристроившись на колючей оленьей шкуре около лавки, Майя задремала. Разбудило её лёгкое прикосновение к волосам. Открыв глаза, девушка увидела Сергия.

– Ой! Сморило меня, – оправдалась Майя. – Я вот только-только прилегла. Всю ночь за ним смотрела. Он так плохо дышит. Тяжело.

– А как ты хотела? Хорошо, что ещё дышит. По правде, чудо это, чтобы так обгореть, скосить телом кедры и ещё жить остаться. Думается мне, не зря Господь его сберёг. Что-то важное есть в этом парне. Ты вот что, Майя, – Сергий протянул руку девушке. – Иди в ту комнату. Подремли. Замаялась за ночь.

Майя встала, поправила одежду и пошла в соседнюю комнату. На полпути остановилась и тихо спросила:

– Дядя Сергий, может быть, он пришелец? С другой планеты послан?

– Пришелец? – Сергий улыбнулся уголком губ. – Да какой же он пришелец? Обычный человек. Две руки, две ноги, голова.

– Тогда откуда же он прилетел?

– А вот если оклемается – спросим. Иди.

Чуть позже пришёл в избу лекаря старец Зинон. Человек невысокого роста. Длинные седые волосы ниспадали на плечи и сливались воедино с густой седой бородой. Смуглое лицо, прорезанное от крыльев носа до уголков губ глубокими морщинами. Крупноватый прямой нос и глубокие, под увесистыми бровями, чёрные глаза. Зинона никто из жителей не помнил улыбающимся. Он всегда серьёзен и задумчив. Старец, опираясь на отшлифованный годами посох, глубоко поклонился Сергию. Лекарь учтиво ответил на поклон, потом подошёл и прикоснулся губами к жилистой руке Зинона. Старец перекрестил лекаря и спросил, кивнув в сторону раненого:

– Гарип или наш, православный?

– Не могу сказать. Креста на нём не было. Однако молодой и, судя по всему, здоровьем крепкий.

Зинон перекрестился три раза и, подойдя к раненому, наклонился над обожжённым лицом.

– Где же так огнём опалило бедолагу?

– Загадка, отец Зинон, – ответил лекарь. – У него рука, нога и рёбра сломлены. Это от падения на кедр. Волосы сгорели, справа лицо огнём спекло. Но вот что хорошо, глаза целы и гортань не обгорела. Дышит. Это вон, – Сергий указал на пластиковую маску, валявшуюся на половике, – то приспособление его сохранило.

Зинон наклонился, поднял маску и стал её разглядывать.

– Видел я такие штуки у геологов. Только были они из грублёной ткани и на кожаных ремнях. Одевали они это когда в пещеры уходили. Однако не стоит человек на месте. Развивает учения свои. Видишь, какие вещицы делать стали, дабы жизнь свою сохранить. Никаких бумаг не было при нём?

– Никаких. Ни документов, ни знаков.

– Ну что ж, – Зинон опустился на лавку рядом с раненым, – будем молиться за здравие безымянного раба Божьего.

Старец растёр колено рукой.

– Думается мне, погода сегодня к обедне прокиснет. Колено ломит. Да и тучи с севера хмурятся.

Зинон ещё раз обвёл взглядом лежащего человека, потом, опираясь на посох, поднялся, подошёл к иконостасу и, тихо произнеся короткую молитву, перекрестился с поклоном. Открыв дверь избы, постоял несколько секунд на пороге, и произнёс, как бы размышляя:

– Михайло вернётся, надо бы с ним поговорить. Может он знает, откуда этот человек.

Зинон сделал знак рукой, прощаясь с лекарем, и неторопливо побрёл в сторону храма.

За два года до этого дня…

Большая глянцевая плита из чёрного мрамора. На плите ваза из того же камня, а под вазой надпись серебристыми буквами наискосок: «Ars longa, vita brevis est!», что означает «Искусство бесконечно, а жизнь коротка». У изголовья плиты два памятника, две фотографии – мужчины и женщины. Фёдор опёрся коленом на мраморную плиту и четыре красных розы вставил в вазу.