– Ну, Машка, – Лариска весело подмигнула подруге. – ну, я тебе скажу, дает тетка! Всю правду мне про моего охламона выдала! Вот я ему устрою! – и пальцы сжала в кулак. – В бараний рог скручу, поганца. Он у меня до мамзелей своих дорогу на веки вечные позабудет, стервец.

Машка скептически губы поджала, футболку одернула и в комнату прошла. Двери плотно затворила. Она-то, за Ларискины проблемы подслушивать и не думала, а за подруженькой водился грех любопытства. Могла Лариска ушами к дверям прилипнуть, потому, как страсть любила, все про всех знать.

– Проходи, садись, да давай сюда то, что в сумке прячешь.

Тетка, та, которая ведьма, за столом сидела, руки перед собой сложив, словно первоклассница на уроке. Глаза у ведьмы оказались черными, жгучими и недобрыми, как и улыбка. Буравила она теми глазами Машкино лицо, словно насквозь взглядом прожигала.

– Вам Лариса рассказала? – Машка робко присела на табурет, положила на колени сумочку и взглянула на ведьму в упор. – Вы и в самом деле знаете что-то или просто денег хотите? Если, второе, то не надо меня мучить. Давайте, я вам заплачу за беспокойство и уйду.

Ведьма громко рассмеялась, хлопнула по столу ладонью.

Зубы у нее были черные-черные, но ровные, крупные. Не бывает таких зубов у людей от природы, разве что, специально черной краской покрасить. Слышала Машка, что красят черным зубы женщины где-то на Востоке. Зачем, правда не знала, но на женщину Востока, ведьма совсем не походила. Обычное лицо, даже нос картошкой и разрез глаз, как у самой Машки.

– Ты, Мария, о деньгах не думай. – хитренько усмехнулась ведьма, имени которой Машка не знала. Да и своего имени она тетке на говорила. Разве что, Лариска проболталась? – Мне твои деньги без надобности. Я у тебя другое попрошу, а ты отдай, коли нужным сочтешь.

– Другое? – удивилась Машка и плечами пожала. – Но у меня нет ничего, кроме денег, да и тех, не то, чтобы много. Муж давал на карманные расходы, да, только, какие у меня расходы? Я по салонам красоты, да по ресторанам не хожу, нарядами не болею.

– Без надобности мне деньги твои. – ведьма отмахнулась от слов Машки, словно от докучливой мухи. – Душу мне отдай, живую, человеческую.

– Душу? – Машку внезапно зазнобило. Жарким, летним днем, словно в прорубь ледяную окунуло. – Мою?

– Твою, хорошо бы. – мечтательно улыбнулась ведьма и глаза подкатила. – И, сына твоего, душу, чистую, невинную, с радостью приняла бы я в уплату долга, но…

Машка, как за сына услышала, так и обмерла, а затем, с грохотом уронив табурет, вскочила, сжала кулаки.

– Но, нет… – с сожалением произнесла ведьма и махнула рукой. Под задницей у Машки вдруг снова табурет образовался, хотя с пола его никто не поднимал, да и саму женщину к этому табурету, неведомой силой придавило – захочешь встать и не сможешь, словно кто вцепился и держит. – Не отдашь ты мне ничего своего, да и не надо.

– Не надо? – Машка обрела способность говорить и прохрипела. – Денег – не надо, души – не надо? Чего ж ты хочешь, Темная?

Это слово «Темная», словно само по себе с языка слетело и очень ведьме подошло. Машка знать не знала настоящего имени ведьмы и решила звать ее так, как само подсказалось.

– Душу мне отдашь того, кто в беде твоей виновен. – ведьма зыркнула на посетительницу и хлопнула ладонью по столешнице. – Молчи, нишкни и слушай, коли и в самом деле знать желаешь, что с дочкой случилось! Желаешь же?

Машка желала. Она-то, наивная думала, что войдет с дом, заплатит, фото Маринкино покажет, и ведьма расскажет ей про то, где ее доченька нынче есть, живая или мертвая. Лучше бы, живая. Но… Любая определенность будет лучше тех сомнений, что грызут сердце матери ночами. Пусть горькая, но правда.