Мужчина спал, его живот под одеялом был раздут от асцита, конечности походили на четыре палки. В комнате, провонявшей лекарствами и алкогольными парами, слышалось только его сиплое дыхание; рассветное солнце, проникающее сквозь жалюзи, отбрасывало его тень на стену с маленьким алтарем падре Пио[12].

Джерри задумался, брызнет ли из старика жидкость, если проколоть ему живот, но проверять не стал. Вместо этого он сунул в рот старику свой носок и крепко удерживал его, пока тот просыпался.

– Если издашь хоть звук, я выколю тебе глаза, – прошептал он, пригрозив ему отверткой. – Потом скормлю их твоим внукам и сделаю то же самое с ними. Я знаю, где они живут и в какую школу ходят. Кивни, если понял.

Старик, обливаясь кислым потом, кивнул, и Джерри отпустил его.

– Что тебе нужно? – хрипло спросил лежащий.

– Поговорить о твоих грехах. Помнишь Окуня?

– Не знаю… да. Сколько времени…

– Много. Ты думал, что тебе все сошло с рук, не так ли?

– Не понимаю, о чем…

Джерри ткнул отверткой ему в ноздрю:

– Хочешь третью дырку в носу? Я знаю, что ты и твои друзья провернули много лет назад, так что не отпирайся. Мне нужны имена.

Джерри узнал все, что ему требовалось. В половине седьмого утра улица внизу начала оживать, откуда-то доносился аромат кофе: время в его распоряжении подходило к концу.

Он оглядел комнату.

– Ты плохо ходишь, тебе будет трудно дойти до окна, – произнес он.

– У меня рак печени… Он сожрал меня…

Но Джерри его больше не слушал, сосредоточенно роясь в лекарствах на тумбочке.

– Никакого снотворного?

– Нет. Но я тебе все рассказал… Чего еще ты хочешь?

– Вставай.

При помощи Джерри старик повиновался, ища глазами путь к спасению и силясь втиснуть распухшие ноги в тапки.

– Тсс, – велел Джерри. – Не станем будить даму, ладно?

Старик кивнул, из его глаз и носа потекло. Джерри подвел его к двери квартиры и, подхватив свои ботинки, вывел на лестничную площадку.

Мужчина попытался позвать на помощь, но Джерри вовремя зажал ему рот, оцарапав его губы скотчем.

– Лестница – это великая классика, – прошептал он и толкнул его.

Старик упал спиной на ступеньки, ударившись о площадку со шлепком мусорного мешка. На втором этаже открылась дверь, и громкий голос, перекрывающий звук телевизора, поинтересовался, не ушибся ли кто.

– Судья Нитти? – спросил старческий голос.

Несмотря на множественные переломы, Нитти был еще жив. Джерри склонился над ним, придерживая свои длинные волосы, чтобы не испачкаться.

– Травмы, соответствующие падению, – шепнул он на ухо старику и размозжил ему череп о край ступеньки.

Мать Джузеппе Контини по-прежнему жила в старом кондоминиуме на улице Сан-Преденго, который Франческа видела тридцать лет назад, хотя и не помнила его таким убогим. Теперь дом почти полностью населяли пакистанцы, работающие на близлежащих животноводческих фермах.

Ей открыла сиделка-румынка и провела ее в комнату Сильваны. Женщина сидела в кресле с откидной спинкой под большим черным распятием на стене, из ее носа тянулись кислородные трубки. Помимо кресла, здесь стояли больничная койка и стойка для капельницы, а в воздухе висел невыносимый запах болезни и дезинфицирующих средств. В свои восемьдесят два года Сильвана весила почти девяносто килограммов, и Франческа едва узнала в ее огромном теле черты женщины, с которой познакомилась несколько десятилетий назад.

– Меня удар хватил, когда вы позвонили, – сказала старуха. Голос у нее был сильный, но хриплый и задыхающийся. – Сколько мы уже не виделись?

– С самых похорон вашего сына. Много воды утекло. Как вы?

– Как старая развалина. Зато вы все такая же. Садитесь куда-нибудь.