Вадим вышел из машины, кивнул:

– Дарю – ваше!

– А на самом деле чье?

Он поморщился с досадой:

– Какая разница. Все тебе надо испортить.

– Ну ладно, я ничего не сказала…

Я, правда, ничего не собиралась портить. В самом деле, какая разница. Все равно хорошо. Волшебным ключиком Вадим открывает двери, мы входим, и я вижу, что он неплохо здесь ориентируется.

– Гостиная, – показывает он.

Широкий дощатый стол, скамьи, шкура на полу, камин, уютно. Ведет дальше:

– Спальня. Туалет городского типа. Душ. Сауна. – За дверцей чистенькая парилка. – Кухня. Холодильник. Выгружай провиант. Вот так живут люди, то есть мы с тобой. Тебе нравится, малыш, как мы живем?

– Очень нравится…

– Правда?

– Честно-честно, – улыбаюсь я.

Поцеловал меня, довольный, и вышел на террасу.

– А ты погляди, малыш, какие вокруг нас дали неоглядные!

Я выхожу, залезаю к нему под мышку, как Валюшка, и теперь сама себе кажусь малышом. Вправду, хорошо быть малышом и ни о чем не думать, прислонясь к мускулам. А перед нами луг, озеро, желтеющий холмистый берег на той стороне – никого-никого, кроме нас, ветра и птиц.

Утром я просыпаюсь в широкой мягкой кровати. В окно бьет белое утреннее солнце. Я одна.

Накидываю халат, ноги – в туфли, иду по дому.

– Вадик!

Никакого ответа. Выхожу на улицу.

Что за чудеса. Машина стоит, Вадима нет.

– Ау! Отзовись!

Никто не отзывается. Пропал человек. Стало страшно не на шутку: ведь спроси меня – где я, а я даже не знаю. И я закричала что есть мочи:

– Ва-адька-а!

– Ого-го!.. – донеслось в ответ издалека.

Я, радостная, оборачиваюсь на крик и вижу: бежит мой Вадик вдоль берега, в одной руке что-то белое, другой машет мне.

Подбегает к дому – штаны завернуты по колено, босой, по пояс голый, в руке двухлитровая банка молока.

– Ты куда делся?

– В деревню бегал за молоком.

– А где деревня?

– Вон там. Семь километров.

– С ума сошел!

– Я же обещал, что будем пить парное молоко.

– Сумасшедший… – Нежность меня так и захлестнула, и он понял, но для важности нахмурился:

– Зачем в туфлях ходишь? Надо разряжать пятками избыточное электричество. Скидай туфли.

– Сумасшедший диктатор!

– А мужчина должен быть свиреп.

– У тебя не получится, ты слишком обаятельный.

– Еще как получится. Затрепещешь! – он рычит, оскалившись, собирается меня терзать, а я хохочу.

– Испугалась?

– Конечно. Я даже не знаю, где я.

– Тебе это важно? Ты со мной.

– А ты – где? Вот глупый, я же парное молоко терпеть не могу. Что ты делаешь? – кричу, увидев, как Вадим медленно выливает молоко себе на голову.

– Не пропадать же добру. – И тут же остатки молока широким веером летят мне в лицо.

Стою на скользком бережку, а Вадим – в воде у берега, где сразу – по грудь, и тянет меня за руку, а я упираюсь всеми оставшимися тремя лапами:

– Подожди, я же плавать не умею…

– Научишься.

– Ты моей смерти жаждешь!

– Со мной не потонешь.

Рванул за руку, я бултыхнулась и сразу пошла ко дну. Но на самом деле не пошла – Вадим подхватил меня, гребет одними ногами, и я рядом – как чурка.

– Подожди, я воды наглоталась.

– Полезно. Живая, не водопроводная.

– Холодная.

– Не ври.

– А вдруг акула?

– Уху сварим. Ну, плыви!

Отпустил меня вдруг и куда-то вбок унырнул. А я уже на самой середине озера.

– Ай… Вадька! Дурак… Я… тьфу… я то… тьфу… то-ону!..

Но, в общем, как выясняется, не тону, колочу всеми конечностями по воде, причем – к берегу, и довольно быстро. Тут он снова вынырнул, подхватил, и сразу стало опять надежно и спокойно.

– Не для того привез, чтобы топить.

Потом Вадим удит рыбу, а я, чтобы не мешать священнодействию, гуляю вдоль берега, разряжаю пятками избыточное электричество, ломаю ветки с красными и желтыми листьями. И этот букет, разлапистый и веселый, стоит у нас на столе в банке из-под утром вылитого молока.