– Какое красивое платье! Вечернее?

– Это вечернее платье называется домашний халат, – села я на тахту, поджав под себя ноги. – Теперь тебе придется видеть меня не только при параде. Привыкай! Садись сюда, я тебе еще что-то расскажу.

Вениамин с книжкой расстался, по-моему, с сожалением и сел, куда велели.

– Значит, жить мы с тобой будем так. Утром я буду тебя кормить и уходить на работу, а ты будешь работать дома над своей диссертацией. Для работы тебе нужен кабинет.

– Что ты! Я могу на кухне.

– На кухне будем я, телевизор и телефон, чтобы не мешали. А здесь будет твое царство. Купим тебе письменный стол, а для начала займем у Антошки.

– Я на любом могу. Кстати, – вспомнил он, – где же твой сын?

– Он… Он будет, но не сразу. Вы должны друг к другу привыкнуть.

– А я очень люблю детей, и они меня, потому что во мне, наверное, что-то есть еще детское. Это его фотография? Очень похож на тебя, значит, мы с ним наверняка подружимся. Он в каком классе?

– Он в саду, ему еще пятый годик.

– Я его читать научу. Хорошие книжки. Знаешь, как важно, чтобы ребенок начал именно с хороших книжек. А какие будут зимние долгие вечера – когда мы все вместе! У нас часто будут гости, да? И мы будем их вкусно кормить, разговаривать, спорить, да? Волшебная будет жизнь, – мечтательно произнес он и даже глаза закрыл.

– У меня тоже есть тост, – сказала я.

Вениамин, помня о своих мужских обязанностях, тотчас наполнил рюмки, и я взяла свою:

– Для меня очень важный.

– Да, – он повторил: – Да.

– Знаешь, если честно… Когда ты сказал, что мы только потом учимся любить, и уважать, и исполнять долг, а поначалу нужно просто поверить друг другу – мне это, извини, глупостью показалось. Но ведь и наоборот бывает: любишь, но уже не веришь. А тогда и любовь уходит, наверное? Значит, главное все-таки в том, что надо поверить?

– Конечно!

– Это и будет начало. Давай выпьем за завтрашнее утро!

Он поднял рюмку, но удивленно спросил:

– А почему за утро?

– Потому что утро – это будет уже продолжение. И потому что утро вечера мудренее. И потому что пора идти спать.

Мы выпили наш ликер, и я встала, а во взгляде Вениамина мне почудилась какая-то тревога.

– Вообще-то я совсем еще спать не хочу…

– Вставать рано. На Антошкиной тахте ты не поместишься, я тебе у него раскладушку поставлю.

Он говорит, как будто с облегчением:

– А я обожаю раскладушки! Я полжизни на раскладушке проспал, комната у нас с мамой, понимаешь, крохотная. Раскладушка, раскладушка, друг мой с детства дорогой! – прямо-таки запел он, когда я с грохотом вытащила скрипучую раскладушку, и радостно принялся помогать ее устанавливать. Принесла постельное белье, одеяло, заняла у Антошки подушку.

– Смешной ты… Ну ложись. Спокойной ночи.

Оставила Вениамина с его раскладушкой, постелила у себя и легла.

Он, слышу, поскрипел раскладушкой и затих.

И я лежу тихо, не шевельнусь, замерла. Часы тикают, сердце стучит…

И гробовая тишина в соседней комнате. Бесконечная. Умер он, что ли?

Лежу, лежу – не выдержала, встаю, запахиваю халат и иду к нему.

Смотрю с порога: сидит на незастеленной раскладушке одетый, курит, лицо какое-то смятенное. Увидел меня:

– Тебе тоже не спится?

Совсем нехорошее лицо. Я спрашиваю:

– Тебе плохо?

– Мне прекрасно… Что ты…

Я села напротив него на стул.

– Вениамин…

– Да?

– Тебе плохо? Что-нибудь не так? Скажи!

Он чуть покачивается, обхватив ладонями локти.

– Как тебе сказать… Понимаешь…

– Не понимаю. Ты скажи.

– Все так… Просто никак не осмыслю твое решение… Всю меру нашей общей ответственности. Ты ведь искренний человек и честный, да?

– Веня, ты о чем?

Он раскачивается все сильнее, и раскладушка под ним скрипит. Посмотрел на меня и произнес как-то жалобно: