Вечерело. Удобно устроившийся в старом кресле и приспособивший рядом торшер Эдик читал найденную в хозяйском шкафу книгу Александра Беляева и был вполне доволен жизнью. Владимир Иванович пропадал в своем кабинете, работая над какой-то монографией, сидя за массивным письменным столом под картой железных дорог СССР. Эдик знал, что его дедушка занимался тоже чем-то связанным с паровозами, а потом остался в блокадном Ленинграде помогать с организацией оборонной промышленности, где и погиб во время бомбежки в 43-м году. Мама что-то рассказывала, но она сама тогда была подростком, и взрослые дела ее интересовали мало.

Наконец, в кабинете скрипнуло кресло, и Владимир Иванович показался в дверях.

– Ну, что? Не проголодался еще? Предлагаю на ужин картошки пожарить!

– Всегда готов! – подскочил Эдик, – Чем помочь? Могу в подвал за ней сходить!

– На кухне есть еще немного… Хотя, на двоих не хватит, конечно! – задумчиво ответил Владимир Иванович, – Пожалуй, стоит еще принести.

Оба вышли в прихожую, где Эдик поднял тяжелую крышку в полу, откинув ее к стене. Крышка встала почти вертикально, но держалась хорошо и падать явно не собиралась. Владимир Иванович щелкнул выключателем на стене рядом с люком, и в подполе загорелась лампочка, осветив уходящую вниз лестницу.

– Справишься сам? – спросил старик, протягивая Эдику пыльную корзину для картошки, – А я пока чайник на плите подогрею.

Взяв в одну руку корзину и опираясь другой, Эдик полез по лестнице вниз. Владимир Иванович заглянул в люк еще раз, убедился, что все в порядке и ушел.

Спустившись вниз, Эдик окинул взглядом подвал, оказавшийся довольно большим, несколько шагов в каждую сторону точно. Крепкая лестница упиралась в цементный пол, сверху нависали балки с плотно пригнанными досками. У стены стоял целый стеллаж со стеклянными банками варений и солений, а дальше виднелась большая загородка из досок, где хранилась картошка. Наклонившись, Эдик набрал клубней в корзину и повернулся к выходу.

Ему кажется, или в подвале настолько холодно? Крышка люка внезапно с тяжелым звуком упала, закрывая выход наружу, лампочка, жалобно звякнув, погасла, и Эдик оказался в полной темноте. Вытянув руку вперед, он пару раз моргнул, прогоняя из глаз цветные пятна. Нет, ничего не видно, никаких щелей не светится. Не страшно, там впереди лестница, нужно сделать всего пару шагов. Пару шагов… Пару шагов… Лестницы не было. Эдик потыкал рукой в разные стороны, но не нащупал ничего, кроме пустоты. Казалось, что он стоит среди ледяного пространства, в котором не осталось даже памяти о том, что где-то еще есть тепло и свет. Только холод, тьма и чье-то голодное внимание рядом, совсем рядом…

Люк заскрипел, открываясь, и в нем появилось обеспокоенное лицо Владимира Ивановича.

– Эдик, ты где? Что случилось? Крышка захлопнулась? Это бывает иногда, сам не пойму, в чем причина. А чего ты в темноте?

– Наверно лампочка перегорела… – просипел Эдик и закашлялся, – Сейчас вылезу…

Подав корзинку с картошкой, он выполз наружу и сел на пол, мотая головой.

– Ты что-то бледный совсем. Испугался? У тебя не клаустрофобия, случайно? Ты бы сказал сразу! – продолжал спрашивать Владимир Иванович.

– Не, все нормально. В темноте об лестницу стукнулся! – соврал Эдик, которому было жутко стыдно.

Надо же, стоило оказаться в темноте, а он уже себе что-то навоображал! Сейчас он поможет чистить картошку, а после ужина спустится туда еще раз и заменит лампочку, вот! А то, стоит посреди подвала с корзинкой, как Красная Шапочка посреди леса и трясется. Стыдобища-то какая!

За ужином он окончательно успокоился, и даже начал рассказывать какие-то студенческие истории, постоянно сбиваясь на Серегины приколы, чем насмешил хозяина, кивавшего в ответ с веселым одобрением, видимо сам когда-то таким же был. Доев и вымыв тарелки, он устроился снова с книгой, а Владимир Иванович сходил на двор, вернулся с собачьей миской и начал накладывать в нее кашу. Положив собаке вечернюю порцию, он вышел на крыльцо, под валенками заскрипел снег. И в то же мгновение откуда-то донесся полный ужаса крик.