Мирнатиус широко улыбнулся отцу. Всем своим видом царь показывал, что намерен всласть повеселиться за хозяйский счет, ни в чем себе не отказывая.
– И я на это надеюсь, – кивнул он. – А как поживает ваше семейство, сударь? Малютка Ирина, должно быть, совсем уже взрослая. И, как я слышал, красавица?
Это была чистой воды издевка: ничего подобного он, конечно, не слышал. И придворные, и советники прекрасно знали, что я ничем не примечательная девица и едва ли заслуживаю даже мимолетного царского взгляда – если царь вообще удосужится на кого-то глядеть. Разве только по-совиному завертит головой в поисках жертвы.
– Семейство благополучно, и Ирина в добром здравии, государь, лучшего я как отец и желать не вправе, – ответил отец. – Не стану лукавить: красавицу разглядело бы в ней не всякое око. Однако, государь, признаюсь, есть в ней нечто, чего нет у других девиц. Вы сами увидите ее вскоре и скажете, так ли это. Я был бы счастлив услышать ваш совет: ведь Ирина в тех летах, когда принято думать о замужестве, и надобно бы подыскать ей достойного супруга – достойного в тех пределах, что мне по силам, разумеется.
Это было очень прямое заявление, почти грубое – ведь в придворных беседах принято ходить вокруг да около, тщательно минуя суть вопроса. Однако отец добился желаемого: Мирнатиус оказался выбит из колеи. Выражение злобного триумфа исчезло с его лица; идя следом за отцом в дом, он задумчиво морщил лоб. Смысл послания дошел до царя: герцог без обиняков предложил меня ему в невесты. И это при том, что я откровенно плохая партия. При том, что герцог не из тех болванов, что станут подсовывать царю дочку-уродину в надежде на тусклый свет и крепкий хмель. А это означает, что во мне и впрямь есть некая тайна.
Гости ушли с мороза в дом, где их должна была встречать мачеха. Я так и стояла за занавеской, не двигаясь с места, пока вся царская свита не разбрелась в разные стороны, пока все придворные, стрельцы и слуги не растеклись по укромным закуткам и закоулкам нашего дома и конюшен. Смотреть больше было не на что, и прислуга, сгрудившаяся возле другого окна, расселась по местам и вернулась к своему бойкому шитью, а судомойки принялись опустошать две большие лохани, все еще стоящие возле камина: в одной меня купали, в другой мыли мои волосы.
Конец ознакомительного фрагмента.