– Ты занимаешься науками, – сказал он мне однажды вечером. – Можешь ли ты мне изъяснить, почему самые жалкие создания обладают жизнью, тогда как Элизабет лишена ее навеки?

– Дар этот не вечен, отец.

– Этот мотылек полон жизни. Видишь, как он кружит у пламени свечи? Радует ли его, по-твоему, его существование?

– Он словно бы танцует. Всем живым существам должно расходовать свою энергию.

– И все-таки этой жизни, этой радости придет конец.

– Мотылек не знает о смерти.

– Стало быть, он полагает, что бессмертен?

– Понятие бессмертия ему неведомо. Он есть. Этого довольно. Он не живет во времени.

– Сила существования, которой он обладает, – возможно ли ее найти?

– Что вы под этим подразумеваете?

– Существует ли некая сущность, некая жизненная искра?

– На этот вопрос, отец, я не могу ответить. Это постоянный предмет споров, но к удовлетворительному заключению прийти никому не удается.

– Стало быть, мы не знаем, что есть жизнь.

– Нет. Ей невозможно подобрать определение.

– На что же годны все твои науки и занятия, если они не позволяют понять самого важного?

– Все, на что мы способны, – двигаться от известного к неизвестному.

– Но когда неизвестное столь велико…

– Оно тем паче заставляет меня не жалеть сил, отец.

Мотылек по-прежнему порхал вокруг свечи, и я поймал его, сложив руки. Я чувствовал, как его бледные крылышки бьются о кожу моих ладоней, и внезапно испытал ощущение восторга.

– Я пытаюсь отыскать этот дух жизни.

– Что же думают на этот счет твои профессора в Оксфорде?

– О, они об этом не знают. – Я моментально пожалел о своем скором ответе.

– Стало быть, это тайные поиски?

– Не тайные. Этим занимаются многие другие. Мы работаем независимо друг от друга, стремясь к одной и той же цели.

– Выходит, хорошо жить в этом веке?

– О да. – Я раскрыл ладони, и мотылек неуверенно выпорхнул в сумеречный воздух. – Предстоят великие открытия. Мы откроем тайны электрического потока. Мы построим огромные соборы из вольтовых батарей, чтобы воссоздать молнию.

– И создать жизнь?

– Кто знает? Кто способен дать ответ? Возможно, я не застану этого.

– Ты всегда отличался настойчивостью, Виктор. Я верю – какую бы задачу ты перед собою ни ставил, ты непременно в ней преуспеешь. Чего бы тебе хотелось?

– Мне хотелось бы вернуть к жизни Элизабет.

Он опустил голову, но внезапно внимание его привлек слабый грохот в горах у нас за спиной.

– Лавина, – произнес он. – Что ж, сумей ты их покорить, Виктор, быть тебе знаменитым. – С этими словами он вздохнул.

Спустя несколько недель после похорон он заразился инфлюэнцей и начал слабеть день ото дня. То был для меня урок: так разум управляет телом. Жизненная сила обладает природою не только физической, но также умственной и духовной. Стоило отцу моему разувериться в жизни, и внутренние силы начали покидать его. Вместо того чтобы лежать в постели, он продолжал сидеть в кресле у себя в кабинете. Любовь его к книгам была такова, что он, полагаю, не желал с ними расставаться. О делах, которые он поручил своему доверенному служащему, мсье Фабру, он ни единожды не заговаривал. По сути, он ни единожды не завел связного, долгого разговора о чем бы то ни было. «Деньгами пользуйся с толком, – сказал он мне однажды вечером, в момент, когда я думал, что он спит. – Пусти их на достойное дело». Я был единственным его наследником и вполне сознавал, какие на меня возлягут финансовые обязательства. «Все, что в человеческих силах, тебе по плечу». Затем он снова погрузился в молчание.

Я сидел подле него, когда он умер. Я читал ему из «Страданий молодого Вертера» Гете – этот роман я всегда намеревался изучить, а поскольку достоинства его превозносил передо мною Биши, энтузиазм мой был тем более велик. Отец обладал превосходным знанием немецкого, однако понимал ли он мои слова, не знаю – возможно, что он к ним и не прислушивался. Мне всего лишь хотелось уверить его в том, что я с ним. Внезапно он открыл глаза.